…а княгиня не помнила, как шатаясь добрела в свои комнаты и бессильно рухнула на постелю. Жизнь её была кончена. Мария Кириловна прижимала к дрожавшим губам кольцо Дубровского и заливалась слезами. Многоопытный супруг не оставил ей выбора: когда бы бедная девушка наложила на себя руки, её возлюбленного повесили бы; отказ от ночи с Верейским тоже равносилен был смертному приговору. «Я обрекла Дубровского на жестокие страдания, выйдя за князя и отказавшись бросить мужа, – думала она, – но я не могу сделаться виновницей его гибели. Благородство Владимира Андреевича и любовь ко мне спасли папеньку и князя; теперь моя любовь должна спасти его, а после уже и жить мне станет незачем».
Протяжный стон вырвался из груди Марии Кириловны, в осьмнадцать лет готовой окончить дни свои, но тут грохот послышался за дверью, и перепуганная горничная вбежала с причитаниями:
– Барыня, ваше сиятельство… Там их сиятельству дурно сделалось… Помер наш барин-то, как есть помер… и гость евойный с ним… Господи, господи, вот горе-то!
Управляющий имением князя отставной майор поспешил известить о трагическом событии Кирилу Петровича и отправил к нему верхового. За тридцать вёрст слуга добрался в сумерках; несмотря на то, генерал велел тотчас же заложить карету и на шестёрке лучших рысаков помчался в усадьбу зятя, куда прибыл уже затемно.
Прежде он приезжал сюда днём и ещё издали, с просторного луга, всегда любовался английским замком в окружении парка. Теперь луна бледным пятном едва желтела сквозь мрачные тучи; луг был чёрен, и клочья тумана повисли на щетине голых деревьев, а каменный дом с рыжими пятнами света в немногих окнах напоминал огромный склеп.
Вошед в гостиную, Кирила Петрович увидал одну только Марию Кириловну на диване в дальнем углу.
– Маша, дочь моя, – с чувством заговорил Троекуров и двинулся к ней, простирая руки, – ради бога, что тут стряслось? Отчего умер князь… и почему ты в белом?
– Вчерашней невесте ни к чему траурные платья, у меня их нет… Стойте! – с нежданной холодностью сказала Маша и властным жестом указала отцу на кресла. – Садитесь, нам надобно поговорить об убийстве.
– В своём ли ты уме? – нахмурился Кирила Петрович. – Убийство… Какого чёрта?!
– Потрудитесь держать себя в руках, – одёрнула его дочь. – Вы не на псарне и не с дворовыми разговариваете, а с княгиней. Вдобавок я теперь вдова… по вашей милости.
Тон, взятый Марией Кириловной, и грозные слова её озадачили Троекурова; он сел, примолвив:
– Ты не в себе. Утрата тяжела, я понимаю. Не мучай себя и прикажи подать опия; князь жаловался, что плохо спит, у него наверное сыщется настойка…
– Вы спросили, что произошло и отчего умер мой муж, – не обращая внимания на речь отца, сказала Маша. – Извольте. После обеда сюда явился ваш вечный прихлебатель Спицын. С собою привёз он бутылку вина. У такого скряги никогда не поднялась бы рука купить вино даже впятеро дешевле, а вы, я знаю, этих бутылок держите в подвале несколько ящиков. У меня сделалась мигрень и я ушла к себе, а князь принимал Спицына в кабинете. Они начали пить и скоро уже были мертвы.
Оторопевший Кирила Петрович помотал головой:
– Погоди, Маша… погоди… Ты хочешь сказать, что и Антон Пафнутьич… того? Он тоже умер?!
– Можете сами удостовериться.
У Марии Кириловны было довольно времени, чтобы прийти в себя и всё обдумать. Одно потрясение вполне излечилось другим – кончина мужа и его гостя положили конец пустым рыданиям, а прочитанные романы не дали девушке опыта жизни, но научили разбираться в смерти.
– Когда бы Спицын отравил вино, – бесстрастно продолжала она, – уж наверное не стал бы он его пить, а ждал бы смерти князя. Но умерли они оба. Выходит, Антон Пафнутьевич ничего не знал, и яд в бутылку добавили вы, ведь вино Спицын взял у вас… Только скажите на милость, чем не угодил вам бедный мой супруг? Совсем недавно вы с необычайной поспешностью выдали меня замуж; утром ещё я была женою, а теперь вдова… Зачем вы подослали Спицына? Зачем решились извести князя?
– Да не князя! – Кирила Петрович крепко постучал себя костяшками пальцев по лбу, оставя красное пятно. – Не князя, при чём тут князь? Спицын, дурья башка… прости господи… он бутылку эту сюда приволок, а должен был доставить её к Дубровскому! К Дубровскому, слышишь ли ты?
Лицо Троекурова потемнело, кулаки сжались. Маша едва могла вымолвить в сильном смятении:
– Вы… хотели отравить Дубровского?! Но зачем?
– Затем, чтобы спасти нас всех! – вскричал Кирила Петрович. – Чтобы тебя, тебя спасти! Знаешь ли ты, что сюда едет великий князь Михаил Павлович? Специально едет, чтобы встретиться и допросить Дубровского. А этот молодец молчать не станет. Не-ет, не станет! Он всех… всех нас под монастырь подведёт! Выложит всё, как есть, и ещё наврёт, поди, с три короба!
Троекуров метался по гостиной, размахивая руками, и сбивчиво вспоминал, как в шутку решил отнять имение у строптивого приятеля; как приехал потом мириться – и был оскорблён сыном его. Генерал первый раз в жизни оправдывался: он был напуган тем, что враг жил в его доме и мог в любую минуту надругаться над беззащитною Машей. Кирила Петрович сетовал на князя Верейского, который прислан был стращать его неведомой тайною, что хранили Дубровские…
– И за это вы пытались убить Владимира Андреевича, – тихо сказала Маша. – Из желания отомстить за свой страх вы послали яд человеку, который пощадил вас, меня, князя, Спицына… Вы приговорили к смерти благороднейшего человека, который столько страдал по нашей вине, но не сделал никому из нас ничего дурного. Что же, бог видит правду, и убили вы только своих сообщников… А теперь подите прочь.
– Что?! – взревел Кирила Петрович, застыв посреди гостиной.
– Подите прочь сей же час, – твёрдо повторила княгиня. – И впредь не смейте сюда приезжать. У меня больше нет отца.
Она взяла со столика под рукою колоколец и позвонила; слуги тотчас явились.
– Кирила Петрович уезжает. Проводите, – коротко велела Мария Кириловна, отвернув лицо, чтобы скрыть слёзы.
Карета Троекурова рванулась от княжеского замка в туманную ночь.
– Гони! – кричал Кирила Петрович кучеру, высунувшись из окна, и что есть силы с яростью колотил кулаком по дверце. – Быстрей гони!
– Коней запалим, барин, – отвечал через плечо кучер, – жалко…
– Гони, убью!
Дома Кирила Петрович с порога приказал подать водки и кликнуть из флигеля старуху, а сам прошёл в спальную, по пути пинком вышибая двери. Водку стал он пить прямо из графина, проливая на грудь, а заспанной старухе бросил:
– Девок давай сюда.
– Которых девок, батюшка?
– Всех!
Когда полтора десятка наложниц озябшей вереницею прошмыгнули по ночному холоду из флигеля в барский дом и столпились на пороге спальной, Кирила Петрович встречал их в исподнем, сжимая в кулаке горлышко недопитого графина. Глаза его налиты были кровью; он тяжело водил мутнеющим взглядом по сторонам и хрипел:
