– Повеяло Онегиным и Татьяной, – заметил Нащокин, и Пушкин согласно кивнул:
– Иначе быть не может. Что ещё? У Дубровского с княгинею происходит свидание с объяснением, а форейтор его попадается в буйстве и на допросе у полицмейстера выдаёт господина с потрохами. Или того проще: Дубровский кем-то узнан в столице, где он прежде служил, и попадает к полицмейстеру. Или сложнее: Дубровский бежит из острога, но снова собирает шайку; он обзаводится женою, она рожает, он везёт её больную в Петербург или Москву, где слуга из разбойников на него доносит, et cetera, et cetera… Так или эдак дело кончается полицмейстером, вот и весь третий том. Скушно, говорю тебе. То ли дело новый мой роман!
Глаза у Пушкина вспыхнули; папку с черновиками он сунул, не глядя, в стол и принялся нахваливать гостю историю из екатерининских времён – о прошлом писать куда безопаснее! Речь там шла уже не про генеральскую, а про капитанскую дочку, что полюбила непутёвого молодого офицера, который знался с Пугачёвым. Дубровский был окончательно забыт…
…хотя в предположениях о его действительной судьбе Александр Сергеевич угадал разве что малую толику, – не зная ничего про тайну графини де Гаше, одновременную смерть князя Верейского с генералом Троекуровым и приезд в Раненбург сперва баронессы фон Крюденер, а за нею великого князя Михаила Павловича.
Весь Раненбургский уезд соболезновал Марии Кириловне, разом лишившейся и мужа, и отца. Поговоривали, что бедняжка слегка повредилась в уме; дворовые люди разносили слухи – мол, не больно-то убивается молодая княгиня по единственным своим близким. Уездные сплетники на разные лады злословили о незаслуженном богатстве, внезапно рухнувшем на Марию Кириловну. Те, кто подобрее, переживали: и впрямь недолго занедужить, разрываясь меж двумя усадьбами в тридцати верстах одна от другой, где лежали два покойника.
В день, следующий за смертью обоих, княгиня надела траур сообразно её новому печальному положению и переехала из княжеского имения в отчий дом, где приняла на себя заботы о маленьком Саше. Брат был безутешен: папенькины розги с прочими строгостями он мигом позабыл – кончина Кирилы Петровича совершенно потрясла мальчика. Мария Кириловна опекала его по-матерински, не отпуская от себя ни на шаг; одновременно приходилось ей встречаться с гробовщиком, исправником, священником и прочими, кто надобен для подготовки похорон. Остальным визитёрам велено было отказывать, но и без них времени для изъявления скорби решительно не оставалось. К тому ещё на душе у Марии Кириловны полегчало, когда баронесса фон Крюденер известила её иносказательным письмом про благополучный побег Дубровского.
Похороны назначили на третий день.
Накануне в четыре часа пополудни княгиня с Сашею отправилась в усадьбу новопреставленного супруга. Там настоятель Троицкого собора – тот, что совсем недавно венчал князя, – заунывно читал Псалтирь над его гробом. Вошед в столовую залу, Мария Кириловна прервала чтение; следом за нею потекла череда желающих проститься с покойным – дамы в чёрном бархате, скрывшие волосы под чепцами, и мужчины во фраках, похожие на раскормленных грачей. Каждый подходил ко вдове, целовал её и коротко сетовал на горечь утраты, а после клал земные поклоны у гроба. Саше жали руку, гладили по голове и произносили слова утешения. Бледная Маша стояла недвижно, прижимая к себе дрожавшего брата, и с терпением выслушивала печальные речи. Дождавшись, покуда эта часть церемонии будет окончена, священник отслужил вечернюю панихиду, и все снова подошли к Марии Кириловне с целованием.
Потемну княгиня воротилась в имение Троекурова; за её каретою следовали экипажи многих, с кем только что рассталась она у гроба Верейского, – теперь желали они отдать дань скорбного уважения Кириле Петровичу. Возле усадьбы дожидались приезда Марии Кириловны помещики со всей округи: князя узнать они не успели, а потому прощаться с ним не явились, генерала же знали все ближние и дальние соседи.
Настала ночь. Слуга унёс дремлющего Сашу из кареты прямо в спальню; Мария Кириловна снова выслушала соболезнования и приняла целования, а после отстояла панихиду у отцовского гроба. Кирила Петрович с напудренным восковым лицом мало походил на себя при жизни и напоминал разве собственный парадный портрет, украшавший гостиную залу. Генеральский мундир сиял галунами; левою рукой покойник прижимал к груди образ Спасителя в золотом окладе, – и сердце Марии Кириловны больно кольнуло воспоминание о том, как папенька наспех благословил её перед свадьбою. Наконец последний гость поцеловал вдову на прощание до завтра, и она без сил повалилась в спальной, позволив горничным раздеть себя, словно ватную куклу.
На следующий день с утра моросил дождь. В одиннадцатом часу от барского дома медленно двинулась к Раненбургу открытая погребальная колесница, влекомая шестёркою лошадей: генерал от инфантерии Кирила Петрович Троекуров начал свой последний путь во гробе под роскошным тяжёлым балдахином. В первой карете с княжеским гербом на дверцах за колесницею ехали Мария Кириловна и Саша, который прижимался к сестре и всё не мог толком проснуться. Она тоже задрёмывала под меховым пологом на мягких подушках. Следом в экипажах попроще тянулись соседи.
Похоронная процессия прибыла к Троицкому собору после полудня. Гроб с телом князя Верейского уже привезли; все прилегающие улицы с переулками запружены были каретами, кругом которых по лужам сновали зеваки, – полицейским приходилось покрикивать на самых назойливых, что лезли в ограду.
Кирилу Перовича и князя отпевали разом, поставя обитые чёрным бархатом гробы на пяти шагах.
– Чем наспех читать службы по каждому из усопших, лучше отслужить по обоим одновременно, – сказал Марии Кириловне настоятель собора. – Прощаясь на веки вечные, надобно помнить, что слово молитвы для них сейчас подобно капле воды для жаждущего; в служении по двоим греха нет, а коли торопиться окончить с одним, чтобы перейти к другому, выйдет скверно.
Мария Кириловна была благодарна за такую заботу, памятуя вчерашние две утомительных панихиды и опасаясь за Сашу, который навряд ли столько выстоял бы. Взявши зажжённую свечу, снова припомнила она недавнее венчание на том же самом месте – но так, будто происходило всё не с нею, – и об руку с братом заняла первое место у гробов; остальные со свечами в руках стояли позади…
…и священник уже начал отпевание, когда толпа, заполнявшая храм, расступилась: к Марии Кириловне прошёл великий князь Михаил Павлович. Явление младшего брата императора, и притом багрянорожденного – единственного из сыновей государя Павла, кто явился на свет во дни его царствования, – сделало печальную церемонию особенно торжественной. В отличие от прочих мужчин, одетых в чёрные фраки, Михаил Павлович сиял свитским мундиром с золотыми аксельбантами и вензелями императора на эполетах генерал-адъютанта. Все решили, будто великий князь явился накануне специально с тем, чтобы проститься с усопшими: об истинной цели его приезда в Раненбурге не знали.
После отпевания собравшиеся во главе с Марией Кириловной, Сашей и великим князем, погасив свечи, обошли кругом гробов и совершили крестное знамение. Каждый шептал слова прощения, целуя икону на груди и венчик на лбу покойных. Плакали немногие. Затем иконы были вынуты; тела полностью накрыли парчовыми покрывалами, которые священник крестообразно посыпал землёю, – и крышки заколотили. Служители, взяв гробы на плечи, понесли их к выходу. Собравшиеся вместе с хором затянули «Трисвятое»:
