В русской «блатной музыке» эту роль играют общеизвестные вульгаризмы:
Сукой буду по-ростовски,
Блядью буду по-московски,
Пайку хавать, век страдать
И свободы не видать!
19. В некотором родстве с этой и некоторыми предыдущими функциями находится тоже очень древняя: дать говорящему ощущение власти над «демоном сексуальности». Иными словами, обращаясь к инвективе, человек подсознательно выражает тревогу за своё сексуальное здоровье. Это что-то вроде посвистывания суеверного человека, проходящего ночью через кладбище, уверение самого себя, что ему не страшно. Человек может свободно говорить о том, что его на самом деле очень волнует. Тогда он может обратиться к непристойным куплетам, скабрёзным частушкам или сальным анекдотам. Особенно это характерно для людей среднего или старшего возраста, уже ощущающим проблемы со своим сексуальным здоровьем.
Впрочем, к подобному же жанру могут обращаться и подростки, пытающиеся доказать с помощью непристойной лексики (а в недавнем прошлом – рисунками на заборах) свою мужественность, жёсткость, твёрдость характера, агрессивность. Выраженная таким образом насмешка над сексуальными ощущениями нередко играет у них роль серьёзной психологической разрядки. Некоторые сексопатологи даже советуют обратить внимание на соответствующее поведение подростков: если в период полового созревания человек совершенно избегает пользоваться непристойной лексикой, это может свидетельствовать о проблемах с его сексуальным здоровьем: ведь иной лексики у человека может просто не оказаться или она будет выглядеть крайне неуместной.
20. Инвектива может оказаться полезной для демонстрирования своей половой принадлежности. Эта функция помогает объяснить, почему в большинстве культур мужчины прибегают к услугам инвективы чаще, чем женщины. По мнению некоторых исследователей, мужчинам сложнее, чем женщинам, доказать свою половую принадлежность. Чтобы доказать, что она женщина, ей достаточно родить. Мужчине же постоянно приходится доказывать, что он «настоящий мужик». Среди таких «доказательств» – бесстрашие в нарушении разнообразных табу, прежде всего сексуальных.
Подтверждением сказанному может служить наблюдение, что женщины, осознающие свои равные права с мужчинами (феминистки), охотнее прибегают к инвективам, чем женщины, живущие по традиционной модели и не стремящиеся вести себя во всём подобно сильному полу.
21. Очередная древняя функция инвективной лексики – осмеяние с оградительной целью, когда позор фиктивный имеет целью предотвратить позор истинный. Оскорбление наносится доброжелателями. Вспомним в этой связи «злопожелание» охотнику: «Ни пуха ни пера!» или английское пожелание удачи: «Break your leg!» («Чтоб тебе ногу сломать!») Именно с такой целью на русской свадьбе было принято поношение жениха – это так называемые «корильные песни», иногда внешне очень обидные. С этой же целью римские солдаты осыпали оскорблениями полководца-триумфатора. Сюда же можно отнести и выбор нашими предками уничижительного имени для родившегося ребёнка, чтобы демоны не покусились на столь ничтожный предмет. Обряд поношения у африканского племени ндембу так и называется: «Говорить о нём злобно и оскорбительно». Во время этого обряда соплеменникам нового вождя не возбраняется осыпать его бранью и самым подробным образом припоминать ему и предшественнику возможные обиды. Всё это сопровождается унизительными церемониями, вождю же впредь категорически запрещается припоминать своим обидчикам то, что они с ним проделывали.
22. К инвективной функции лексики прибегают современные психиатры и психоаналитики для лечения нервных расстройств, особенно тех, что связаны с половой сферой. Предполагается, что пациенту надо дать возможность называть всё, что ему кажется запретным и стыдным, «своими именами», то есть теми словами, которые, как он знает, абсолютно всеми осуждаются (особенно и прежде всего родителями). Такая практика помогает, считают врачи, освободиться от ложного, вредного стыда перед естественными процессами и чувствами.
23. Стоит упомянуть о так называемом патологическом сквернословии. Это когда человек, страдающий рядом болезней (общее помешательство, старческое слабоумие, афазия, болезнь Альцгеймера, маниакальные нарушения психики и тому подобное) произносит бранную лексику, сам того не желая. Особенно это характерно для страдающих так называемым синдромом Туретта, среди признаков которого врачи называют тик, непроизвольное рычание и неконтролируемые признаки сквернословия, непристойную жестикуляцию и неудержимый порыв писать непристойности.
Разница между афатиками и больными синдромом Туретта (СТ) состоит в том, что при СТ больные не утрачивают способности говорения, но время от времени непроизвольно включают в речь запрещённые к употреблению слова. Как и у нормальных людей, в их сознании прочно укрепляется убеждение, что определённые слова нельзя произносить вслух, но контролирующие способности утрачены ими, и запрещённые слова непреодолимо вырываются наружу, хотя больные и предпринимают усилия к тому, чтобы этого не случилось.
А поскольку больным необходимо привлекать внимание медперсонала, то им приходится делать это с помощью таких вот слов. В таком случае эти слова используются просто как сигналы, что вас поняли, с вами согласны или вам возражают и так далее, то есть инвективами они ни в коем случае уже не являются, но звучат именно как инвективы.
Это очень интересный факт, помогающий понять природу интересующих нас слов. В описываемых случаях инвективное сквернословие уже не является речью, оно утрачивает право называться словоупотреблением – и это при сохранении «тела знака» – определённого сочетания звуков. Эти сочетания звуков превращаются в своеобразные междометия, обращением к медперсоналу, но ни в коем случае не оскорблением. Врачи даже утверждают, что порой больному бывает стыдно за произносимые непристойности, он знаками показывает, что хочет сказать нечто совсем другое, но не может: только такое сочетание звуков оказывается ему доступным.
Из этого можно сделать очень важный вывод: интересующий нас словарь – едва ли не самое древнее приобретение человека, находящееся на самом дне хранилища словарного запаса, доказательство того, что человеческая речь родилась из нечленораздельных звуков, подобных рычанию животного.
24. Следующая функция – инвектива как искусство, процветающее в деклассированной среде. Объяснение здесь простое: при бедности словарного запаса именно непристойности выглядят чем-то ярким, привлекающим внимание. Отсюда появление целых инвективных пассажей вроде «малого» или «большого» «загиба Петра Великого». Как мы уже видели, обычно это рифмованное перечисление непристойных слов, главное достоинство которого – в цветистости и замысловатости, но никак не в смысле. Соответствующие примеры уже приводились выше. Оскорбительность здесь – во-вторых, на такие «загибы» не принято обижаться, это, скорее, род тюремного фольклора. Подлинная брань не может сочетаться с поэтическим искусством. Уже сама рифма неизбежно снижает действенность инвективы и, наоборот, повышает юмористический эффект. В сатирической поэме «Поток-богатырь» этим приёмом воспользовался её автор А. К. Толстой. Богатырь по имени Поток попадает из былинных времён в XIX век и видит в окне цветок:
