Кроме или вместо
Перейдём теперь к вопросу поисков альтернативы инвективному способу общения. Такие поиски можно рассматривать как средство борьбы с инвективизацией речи. При всём том, что было сказано выше, борьба с инвективным словоупотреблением оправдана и необходима. Другое дело, чем она должна кончиться, но об этом ниже.
Начнём с проблемы борьбы с помощью репрессивных мер. Казалось бы, естественно в ответ на агрессию ответить агрессией. Однако пока результаты такой борьбы ни в одной стране не привели к желаемым результатам. Более того, кое-где наблюдается даже противоположная тенденция, известное попустительство от бессилия изменить ситуацию.
Единственно надёжной общей стратегией борьбы было бы воздействие на сквернослова на этапе потребности. Надо подумать о предложении человеку такой деятельности, которая принесла бы ему удовлетворение в том же плане, в каком ему приносит брань. Эта деятельность должна занять аналогичное место на шкале его ценностей.
Вопрос об альтернативе настолько важен и сложен, что его стоило бы рассмотреть психологам, этнографам, социологам, философам и педагогам. Здесь отметим лишь, что проблема эта подсознательно ощущается очень давно, попытки заменить потенциально опасную агрессию делались, вероятно, на протяжении всей истории человечества. Сегодня можно, например, назвать такими попытками своеобразную «инвективную музыку» (рок, рэп, тяжёлый металл в некоторых наиболее агрессивных разновидностях). Неудивительно, что такая музыка наиболее популярна именно у тех слоёв общества, которые особенно охотно обращаются к инвективе: для них это родственные явления с аналогичной функцией.
Среди других заменителей «настоящей» агрессии можно назвать соревновательные виды спорта, различные игры, прежде всего азартные и прочие пути карнавализации современного быта. Иногда эти поиски можно ощутить в современных зигзагах моды, когда «модно всё». Отнесём сюда и такой феномен молодёжной культуры как пирсинг, протыкание тела в самых неожиданных местах и продевание в образовавшиеся отверстия мелких предметов. Как правило, это болезненная операция, и, что важно, боль здесь приветствуется. Психологи видят здесь бессознательную реакцию на бездуховность общества накопления, ощущение собственной ненужности, несчастности, потерянности.
Но всё это более или менее приемлемые виды заменителей агрессии физической и словесной. Очевидно, что они заменяют агрессию, но её не исключают и прекрасно могут сосуществовать с нею. Однако существуют и другие, куда менее безобидные способы. Например, алкоголизация и другие виды наркомании.
Единение во грехе
Выше уже упоминался клич Маугли «Мы одной крови – вы и я!». Пользуясь религиозной терминологией, с понятными оговорками, можно сказать, что клич Маугли есть призыв к единению всего живого в Боге, создающий чувство причастности, единения в жизни. Чувство же сопричастности в Боге означает стремление к единению с чем-то высоким, зовущим к совершенству.
Инвектива, прежде всего табуированная, тоже, как мы видели, создаёт чувство сопричастности. Но, в той же терминологии, эта сопричастность равнозначна единению во грехе. Если угодно – в дьяволе. Рядовой сквернослов ищет единения с таким же, как он, ни в коем случае не выше. Переходя на другой язык, можно сказать, что матерщинник с помощью мата, к своему полному удовлетворению, обнаруживает, что он и его собеседник находятся в карнавальной атмосфере всеобщей, тотальной «дерьмовости».
Таким образом, в инвективе значительная часть народа находит способ объединиться на основе всеобщей враждебности, ощущения собственной грязности и гнусности.
Данная точка зрения, казалось бы, противоречит тому очевидному факту, что повальная инвективизация речи захлестнула не только Россию, которой многие десятилетия небезуспешно навязывался атеизм, но и Америку, в которой атеизм и сегодня рассматривается чуть ли не как моральное уродство и число атеистов незначительно.
Можно предположить, что ответ на вопрос заключается как раз в этой поголовной религиозности американцев. Религиозность в США стала общим местом, затёрлась, перестала восприниматься как духовное спасение, как средство избежать бесконечной «крысиной гонки» за материальным благополучием. В этой гонке, при всей несомненной привлекательности материального благосостояния, средним американцем овладевает чувство потерянности и растерянности. Нередко он сам этого не осознаёт, но об этом неумолимо свидетельствуют соответствующие психологические исследования.
К этому можно добавить и тот факт, что отношение к сквернословию в США и ряде европейских государств заметно отличается большей, сравнительно с Россией, свободой употребления, о чём ниже будет сказано подробнее.
И при всём при том кое в чём положение с инвективизацией речи в России и США оказывается драматически сходным. Место американского «гнетущего изобилия» в России заняла сначала официальная коммунистическая (большевистская) идеология, а после её падения – всеобщая разъединённость, ощущение потерянности, несчастности, желания хоть чем-то заткнуть пробоину. Ощущение «всеобщей дерьмовости» оказалось здесь как нельзя более кстати.
***
Займёмся теперь собранными из самых разных источников сведениями о том, какими средствами пользуются разнообразные народы, чтобы выразить свои отрицательные эмоции. Как говорится, все мы люди, все мы человеки, то есть ощущаем своё пребывание в этом мире одинаково… Или не одинаково? Сейчас мы увидим, насколько в этом отношении мы своеобразны и изобретательны. К сожалению, в ряде случаев оказалось невозможным избежать ряд повторов, ведь выше уже приводился ряд примеров и сравнений из разных языков.
Кто горазд во что
Даже поверхностные наблюдения свидетельствуют, что составить научную шкалу сквернословия невозможно хотя бы уже потому, что само понятие инвективы национально специфично. Выше уже отмечалось, что то, что выглядит как очень вульгарное высказывание в одной культуре, не может даже квалифицироваться как инвектива в другой, тем более инвектива в узком смысле. Таковы, например, богохульства или названия определённых «тайных» частей тела в ряде европейских культур.
Инвективизации речи может содействовать взрывчатость темперамента и открытость национального характера, но этому же может помочь сдержанность, молчаливость как национальная черта: здесь инвектива является средством эмоциональной разрядки, ибо другие способы ограничены.
Вызывает недоумение наличие общих свойств инвективного поведения в совершенно разных культурах. Тысячелетиями живущие рядом народы, естественно, могли что-то позаимствовать у соседей; но как объяснить сходство некоторых инвективных типов у африканских народов и народов Севера? Сходство стратегий в данном случае можно оправдать одинаковым, в принципе, развитием человеческого сознания, общностью определённых представлений и основных табу.
Совершенно очевидно, что, скажем, половые табу могут сильно отличаться в разных национальных культурах, но вряд ли существует культура, в которой такого табу нет вовсе, ибо оно диктуется требованиями к здоровью нации. Этнографами изредка фиксируется открытое осуществление интимных отношений, но даже здесь это магический ритуал, то есть разрешённый элемент национальной культуры.
