«Ты в лагере нормально будешь жить, потому что ты мужик нехуёвый, но если ты, земляк, не бросишь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то ты просто до лагеря не доедешь, понял? Раздражает меня это. Хоть и знаю, что ты привык, а не выёбываешься».
С дугой стороны, столь же очевидно, что снятие запрета на опубликование инвектив, особенно наиболее табуированных, их произнесение по радио и телевидению, прекращение практики их сокращения или условного обозначения может привести к неожиданным и нежелательным последствиям. Выше уже отмечалось, что основная форма существования инвективы – устная речь. Отчего даже просто печатное воспроизведение инвективы, безразлично, обозначаемое точками или полностью, производит куда больший эффект, чем их устное бытование.
Но этого мало. Общеизвестно, что художественное произведение есть в определённом смысле конструкт реальной ситуации, квинтэссенция реально возможного общения людей. Время в художественном тексте многократно сжато, сконцентрировано по сравнению с реальным. В результате одной из условностей художественного текста является то, что речь персонажа передаётся там, как правило, не целиком, не как естественный речевой поток, но выборочно, как передача наиболее существенного, с точки зрения автора, достаточного для раскрытия характеристики событий и психологии действующих лиц.
Читателям, привыкшим к такой условности, обильная инвективизация речи будет восприниматься как чрезмерная, инвективы будут бросаться в глаза куда сильнее, чем в реальной ситуации подобного же речевого общения. И это понятно, ведь автор текста уберёт ненужные паузы, неизбежные повторы, перерывы, отвлечения говорящих на другую деятельность, не связанную прямо с происходящим. Что же получится, если он бранные выражения сохранит в полном объёме? Фактически выйдет, что процент брани станет во столько же раз выше, во сколько раз «ужато» время произведения по сравнению с реально описываемым временем. Внимание к инвективе будет поэтому значительно выше, чем внимание к такой же инвективе, бегло произнесённой в малозначащем (или даже несущественном) разговоре.
Неудивительна отсюда резко негативная реакция читателя на насыщение художественного текста различной бранью. Даже, повторим, если автор просто честно воспроизведёт её количество в таком объёме, в каком он сам её слышал в сходной ситуации. Снова перед нами расхождение устной и письменной (печатной) речью.
В романе «Пушкинский дом» Анедрей Битов очень экономно расходует инвективы, хотя многие герои явно ими злоупотребляют. Тем не менее, нужное впечатление в тексте создаётся. Вот как автор оправдывает свою тактику, передавая речь старого полупьяного лагерника:
«Так много оговорив, мы заявляем: «Так пьяные говорят!» – и что бы нам потом ни говорили, придётся стоять на своём…
Поэтому расставьте сами, где угодно, как подскажет ваш опыт, возможные в подобных сценах ремарки […]: где и как и после каких слов своего «выступления» дед Одоевцев кашлял, чихал и сморкался, супил брови, надувался и опадал, где он терял и ловил «кайф», где его перекашивало и он забывал, о чём речь и где махал на это рукой, где он вытирал лысину, скручивал свою махорочную цыгарку, плевался, вращал глазами и тыкал в собеседника […] пальцем, и в какихъ местах приговаривал: «Я вас видал…» – (далее нрзбр. – А.Б.).
Конечно, в условиях упорного сознательного нарушения табу на инвективы в печати, по радио и телевидению, как это имеет место во многих странах мира, ситуация может через определённое время измениться, инвективизация речи перестанет шокировать аудиторию, и инвектива, строго говоря, потеряет право так называться. В таком случае можно говорить не только о том, что художественная литература и средства массовой коммуникации просто выражают то, что происходит в устном общении, но и об обратном процессе, о влиянии литературы и тому подобного на языковую политику народа. Фактически окажется, что книги, радио и телевидение культивируют инвективизацию речи.
В каждой строчке только точки…
Очень спорный вопрос: как изображать на письме наиболее вульгарные инвективы. Помогает ли смягчить шок от их изображения, если обозначать их первой и последней буквами, точками, звёздочками, значками, взятыми с компьютерной клавиатуры и тому подобное? Опыт показывает, что результат получается обратный: подобные ухищрения заставляют задерживаться на подобных словах, расшифровывать написанное, мысленно их произносить.
В этой связи стоит вспомнить старый игривый приём, когда точками заменяются совершенно безобидные слова широко известного текста, и такая замена заставляет «расшифровывать» точки, так сказать, «в меру своей испорченности»:
На заре ты её не …,
На заре она сладко так ….
Утро дышит у ней на …
и т. д.
С другой стороны, выше уже неоднократно отмечалось, что инвективу не следует считать «обыкновенным словом». Поэтому отношение к ней не может быть таким же, что и к остальной части словаря. Есть смысл рассматривать точки в данном случае не как средство скрывать то, что скрывать невозможно, или на что-то намекать в надежде на догадливость читателя, а просто как на указание на необходимость некоторого этического контроля, как знак нежелательности существования подобных слов.
Но столь же необходимо, когда речь заходит об изучении данного явления, о соответствующих словарях жаргонной лексики и тому подобное, печатать соответствующие слова полностью, без всяких сокращений. Лингвистика в этом отношении ничем не отличается от медицинского описания любых, самых интимных частей человеческого тела.
Раскладываем по полочкам
В специальной литературе предлагаются самые различные типы классификации бранного словаря. К сожалению, все они страдают различными недостатками, что объясняется чрезвычайной многозначностью исследуемых слов, возможностью их использования в самых разных ситуациях и значениях.
Поэтому в данной книге избрана наиболее простая тематическая классификация. Инвективные темы многочисленны и разнообразны. Некоторые из них популярны практически в любой культуре, о других этого сказать нельзя.
Наиболее охотно используются инвективы, основанные на всевозможных смысловых переносах. Прежде всего это названия животных («Козел!» «Свинья!»), названия известных отходов жизнедеятельности («Говно!»), названия частей тела («Жопа!»), названия презираемых профессий и занятий («Палач!», «Сапожник!», «Блядь!», «Шахтёр!»), названия действий непристойного характера, (мат), названия, взятые из растительного мира («Дуб!», «Кочан!»), названия неодушевлённых предметов («Дубина!», «Рвань!»), названия физических и умственных недостатков (Кретин!», «Уродина!», имена собственные («Иуда!», «Дунька!»).
По поводу «шахтера» – смотрите замечание С. А. Снегова «Язык, который ненавидит»:
«У воров в законе это самое страшное ругательство. Крепче любого мата. После выпада: «»Ты, шахтёр!» надо бросаться в драку. Словами такое оскорбление не смыть. Вероятно, сказывается страх подземелий, как тюрьмы sui generis. И ещё то, что в ворах много от крестьянства (в частности, многие – дети раскулаченных). И тот, кто способен профессионально работать под землёй, – ниже всех воровских моральных критериев»
