Оскорбительная сама по себе, такая «эквивалентность» предполагает объединение двух противоположных понятий. Произносящий это проклятие не только «упоминает имя Господа всуе», не только подменяет имя дьявола священным именем Бога, он употребляет имя Господа, имея в виду нечто совершенно противоположное.
Другими словами, создаётся новое понятие, в котором противоестественно объединены Господь и дьявол.
Ещё более яркие примеры такого слияния – итальянские инвективы «Dio diavolo!» и «Diamine!» (= «diavolo» + «Domine»). В первом случае налицо своеобразное «сочетание несочетаемого» (в лингвистике это называется оксюморон), во втором – «телескопическое слово», где соединены слоги двух слов, но и там и тут вместе упоминаются Бог и дьявол, причём в случае «Diamine!» такая «игра с огнём» более «безопасна», ибо опасное понятие одновременно называется и не называется. В тосканском диалекте в сочетании с Богом упоминаются Фауст, просто демон и демон Фарфарелло из «Божественной комедии» Данте, то есть «Dio Faust!», «Dio Farfarello!» и «Dio demonio!»
Вполне вероятно, что первоначально перед таким словоупотреблением ставилась задача не ослабить, а напротив, усугубить впечатление, производимое словом.
Похожая инвектива имеется и в шведском языке. Это «Herrejavlar» – комбинация «Господь + дьяволы». Английское соответствие – «Jesus fucking Christ!» Вероятно, по-русски это могло бы выглядеть как чудовищное богохульство типа «Иисус-еб-твою-мать-Христос!», однако в шведском языке оно звучит несколько менее вызывающе.
В психологическом плане сам феномен такого смешения не должен вызывать смущения. Достаточно вспомнить, что в различных еретических культах уже издавна исповедуется мысль, что Бог – это дьявол, принявший божественное обличье, а настоящий Бог – это как раз дьявол.
Эту же мысль можно встретить в современных романах, например, у Н. Мейлера и других. Если же учесть, что Бог и дьявол равно относятся к священным понятиям «того мира», возможность двойственного, диалектического восприятия некоего единства, образованного их слиянием, еще более вероятна.
Нечто подобное можно увидеть в практике некоторых замен, которые правильнее было бы назвать «псевдоэвфемизмами», то есть такими эвфемизмами, которые, внешне выражая понятие, прямо противоположное табуированному, фактически навязывают представление о непристойном или просто запрещённом слове. Такова пара «damn – bless» в английском языке. Сравним монолог старого морского волка, где Диккенс заменяет непристойное «damn» на противоположное по значению слово «bless», честно предупреждая об этом читателя:
<…> the following refrain in which I substitute good wishes for something quite the opposite: «Ahoy! Bless your eyes, here’s old Bill Barley!.. Here’s old Bill Barley, bless yeur eyes! Ahoy! Bless you!»
<…> следующую присказку, в которой я заместил с помощью добрых пожеланий нечто, совершенно противоположное: «Э-гей! Господи благослови ваши очи! Вот он я, старина Билл Барли!.. Вот он я, старина Билл Барли, Господи благослови ваши очи! Э-гей! Господь вас благослови!»
Вероятно, в русском адекватном варианте вместо «Господи благослови!» можно было бы подразумевать не «Damn your eyes» и так далее, а что-нибудь вроде «Мать вашу ети!», «Хуй вам в глаз!» и тому подобное, и в целом слова пьяного моряка могли бы звучать как «Эй! Еби вашу мать! Я пришел, ебаный-в-рот!».
Пример озорной русской частушки с псевдоэвфемизмом:
Деньги есть, так девки любят,
На кроватку спать кладут.
Денег нет, так нос отрубят
И собакам отдадут.
«Чёрная молитва»
Возвращаясь к священным текстам, отметим, что в данном случае напрашивается аналогия с фактом нанесения древними строителями или священнослужителями весьма рискованных надписей на голосниках храма: очевидно, предполагалось, что священный текст молитвы лучше достигнет цели, сочетаясь с текстами совсем другого плана, то есть текстами, уже в то время воспринимавшимися как сниженные и недопустимые, табуированные. Молитва произносилась вслух, текст же на голосниках, улучшающих акустику, был навсегда скрыт и не мог быть прочитан никем: Таким образом, сниженный характер текста на голосниках как бы становился священным, «сакрализовался», сливался воедино с текстом звучащей молитвы, в то время как молитва, попадая в голосник, «приземлялась». Диалектичность, двузначность символа, очевидно, и была целью всей операции.
Сам факт нанесения надписей, не предназначавшихся для прочтения и носящих чисто священный смысл, известен этнографам и археологам. Сравним практику надписей дарения на внутренних (!) стенках ритуальных сосудов в Древнем Китае)
Нельзя утверждать, что подобное отношение к слиянию противоположных текстов исчезло и сегодня. Об этом свидетельствует эпизод из романа А. Соболева «Морская душа». Писатель, по-видимому, не понял описанную им самим сцену, легко объяснимую после сказанного выше. Вот как Л. Соболев описывает молитву боцмана Помпея:
<…> Увлекся мой Помпей, причитает у иконки, да как! Жалуется Богу на командира, что тот зря ему фитиль вставил за беспорядок на вельботе, и попутно как рванет командирскую бабушку в тридцать три света, в иже херувимы, в загробные рыданья и Пресвятую Деву Марию, и вслед за тем молитву о смягчении сердца власть имущих, поминая царя Давида и всю кротость его.
Приблизительно то же – в описании обряда испрашивания дождя в Таиланде. Тайские «колядующие» специально пользуются во время исполнения обряда непристойными выражениями: считается, что произнесение слов, малоприличных для обычного разговора, способствует действенности обряда.
Факты обращения к дьяволу и поношения сакрального имени заставляют иной раз видеть в них так называемую «черную молитву». Соединение имен демона и божества, сочетание оскверняющих понятий и Бога находятся в одном ряду с чтением молитв наоборот и представляют единую стратегию воззвания к силам зла. Жалобы Богу и просьбы, обращенные к Нему, смешиваются с обидой на невыполнение божеством просьб молящихся и проклятиями в адрес высшей силы.
Вряд ли современную практику инвективного сочетания священного имени с вульгарным типа немецкое «Heiliger Strohsack!» («Святой мешок с соломой!») или новогреческое «Ебал я твою Богоматерь!» можно непосредственно связывать с практикой древних храмостроителей или «черной молитвой»; однако очевидно, что сама возможность такого кощунственного соединения противоположностей имеет достаточно древнюю историю и первоначально смысл его мог быть совсем иной.
Другими словами, исторически богохульство, по крайней мере частично, могло служить не целям эмоционального облегчения, а средством обращения к демону через поношение божества.
То, что это могло быть так, косвенно подтверждается через некоторые формы богохульства, включающие многократное повторение элемента богохульства или его полное многократное воспроизведение, что, как известно, характерно для молитвенных текстов. Возможно и простое называние числительного, указывающего, сколько раз говорящий якобы повторил молитву-заклинание. Сравним немецкое «Teufel, Teufel! Teufel noch einmal! Teufel neune! Herrgott, noch einmal! Herrgott neunmal! Kreuzmillion und drei Teifi! Himmelkreuz noch einmal!»; в баварском немецкое «Fadammt, no amai!» (приблизительно «Господь, прокляни еще раз!»), «Gruzefix Saggrament», «no amai» и т. д. Русский аналог – «Трижды проклятый!», «Тысяча чертей!»
