Часто соответствующее название настолько сильно табуируется, что при выборе эвфемизма даже избегается само упоминание о сексуальной функции называемой части тела.
Значение инвективы – в виде «простого» поименования женских гениталий – допускает разные истолкования. Можно предположить, что говорящий подразумевает, что гениталии матери оппонента – её наиболее заметная часть; что говорящий имеет к этому органу чужой матери свободный доступ; что мать поносимого – гиперсексуальна; что просто соответствующий орган – нечто грязное; наконец, мать может быть оскорбляема тем, что её стыдная часть тела может быть публично упомянута. В любом случае имеет место как бы вербальное обнажение части тела, которой полагается быть скрытой от посторонних.
В иракском арабском существует странная и редкая инвектива, в буквальном переводе означающая что-то вроде «Пизда твоей религии!».
Очень непристойна группа инвектив, называющая женские гениталии, но обращенная к мужчине. Сравним азербайджанский «Дурацкий клитор!» или суахили «Ты – клитор своей жены!» («Kisukunizi cha mkewe!»). В языке йоруба много оскорблений связано с различными дефектами половых органов.
Страшное оскорбление у киргизов, предполагающее кровавый исход для матерщинника – «Пизда во вшах!».
У баварских немцев существует выражение, означающее всего-навсего «Заткнись!», «Закрой пасть!» – «Hait dai Fotzn!» Однако следует знать, что хотя «Fotzn» означает «морда», «харя» и так далее, это слово восходит к немецкое «Fotze (Votze)» – «пизда».
В принципе роль названия мужских гениталий мало отличается от роли названия соответствующих женских органов.
В итальянской традиции «Cazzo!» звучит настолько непристойно, что автор монографии, посвящённой специально инвективам, предпочёл вместо него назвать «cazzaccio», которое он, в свою очередь, определил только описательно, как «сниженное наименование другого слова, используемого для обозначения некоего анатомического органа».
В то же время после молодежных волнений 1968 г. это слово стало признаком сочувственного отношения к левым группировкам и широко употреблялось.
В болгарской практике «Хуйо!», как уже отмечалось, – дружелюбный панибратский вокатив. В эскимосской культуре в число добродушных реакций на жалобу ребёнка «Мне холодно!» входит «Подержись за мой член!».
В то же время, например, в балкарской, чечено-ингушской и других кавказских традициях соответствующее наименование практически неупотребимо (особенно наименование головки члена, ибо произносящий его тем самым больше оскорбляет себя, чем оппонента).
Норвежец же вполне может это слово включить в свою инвективу, которая, как и у шведов, сопрягает это слово с дьяволом: «Paens jaevla kukkhue!»
У турок слово «hiyar» означает всего лишь «огурец», но употребляется в инвективном смысле как «Задница!», «Пидор!» и «Хуй!».
«Lul» на иврите – грубое название пениса, но «Niet lullen!» соответствует русскому «Не пизди!», то есть налицо слегка смягчённое выражение.
У индейцев мохави самым строжайшим образом запрещено называть этот орган перед женщинами.
В одной восточной сказочке лиса подобным непристойным образом поносит волка, на что волк отвечает: «Ты позоришь не меня, а то место, на котором стоишь».
Наконец, можно назвать культуры, в которых запрет на название обоих половых органов настолько абсолютен, что соответствующих инвектив нет вовсе. Такова хантыйская культура. Надо отметить, впрочем, что это – очень редкое явление.
Следует указать, что во многих культурах название мужского органа звучит всё же не так оскорбительно, как название женского. Вероятнее всего, причина тому в «мужском» характере большинства культур, в доминировании активного мужского начала. В мусульманских странах такому отношению может содействовать и обряд обрезания, который, так сказать, вводит мужской орган в обычные бытовые традиции, делает его менее стыдным и секретным. Может быть, именно поэтому в турецком языке так популярны инвективы с тестикулами: «tasak» («яйца»), «tasakli» – «с яйцами» («мужественный»), «tasaksiz» – «без яиц» (= «трус»). Примерно так же воспринимаются тестикулы в американской культуре.
Функции и разновидности
Кому, зачем и как нужно обнажаться? И как возникли «обнажающие инвективы»? Из всего вышеизложенного понятно, что инвектива возникнет, только если появится необходимость запрета на обнажение.
Но сложность в том, что, с одной стороны, обнажаться – по крайней мере, на людях – вроде бы не положено, а с другой – религиозной стороны – просто необходимо, по крайней мере в ряде магических культов. В частности, в системе обожествления органов плодородия животных и людей важное место занимало ритуальное обнажение, которому приписывалась магическая творческая сила. Это пример так называемой симпатической магии, когда, с целью оказания влияния на определённые процессы, человек имитирует то поведение, которого ожидает от природы. Человек как бы подталкивает природу, «подсказывает», что ей следует делать, чтобы рождался домашний скот, чтобы родила земля и так далее.
В магическом аспекте следует рассматривать и использование порождающих органов непосредственно или их изображений в виде оберега. В своё время очень широко была распространена практика демонстрирования гениталий как средства от сглаза. Сегодня об этом напоминают многие современные амулеты, носители которых могут и не подозревать об их первоначальной форме и значении.
Но в эпоху распространения христианской морали демонстрация порождающих органов стала предосудительной даже с самыми благими намерениями – в том числе и как средство от сглаза. Тем не менее стремление добиться того же эффекта и, в принципе, теми же средствами сохранилось без значительных изменений. В результате воздействия «новой» морали только чересчур откровенные жесты и слишком натуралистически выглядевшие амулеты были (и то не везде) заменены символами, внешне лишь отдалённо напоминающими об их происхождении.
Таким образом, можно видеть, что в своей основе табу на обнажение не имеет чисто практической нужды (например физическую защиту соответствующих органов), а носит прежде всего ритуальный характер.
Но такая ритуальная функция обнажения – далеко не единственная. Укажем в этой связи на обнажение как символ юродства и нищеты. Уже в христианские времена человек мог добровольно отказаться от одежды, которая казалась ему символом мирских благ. Строго говоря, перед нами не столько обнажение, сколько добровольный отказ от одежды.
Но одновременно такое обнажение есть ещё и сознательное самоуничижение, отказ от сколько-нибудь значительного социального статуса, обычно декларируемого одеждой, по которой, как мы знаем, встречают. Такова фигура обнажённого Христа, множества христианских индуистских, буддистских и других аскетов. Сходным образом можно интерпретировать и обнажение русских юродивых.
