Сегодня состоится представление «Пигмалиона», в котором г-жа Патрик Кемпбелл, по-видимому, произведёт такую театральную сенсацию, какой у нас не было уже много лет. Сенсацию произведёт одно слово в новой пьесе Шоу. Г-н Шоу включил в пьесу одно запрещённое слово. Неужели г-жа Патрик Кемпбелл его произнесёт? Вмешался ли уже цензор, или это слово распространится повсеместно? Если он его не запретил, может произойти все, что угодно! <…> Это слово, которое «Дейли Скетч», вне всякого сомнения, не может напечатать, сегодня будет произнесено со сцены.
По свидетельству очевидцев, актриса таки произнесла напряженно ожидаемое слово, после чего аудитория разразилась шумом и хохотом. По-видимому, этот эпизод в немалой степени содействовал уменьшению «взрывчатой силы» «bloody» в британском обществе. В результате через определённое время некоторые режиссеры даже заменяли эту реплику Элизы на более грубые варианты, например, трудно переводимое «Move your bloomin’ arse!».
В то время как инвективное использование «fucking» относительно понятно, такое же использование на первый взгляд довольно «невинного» слова bloody вызывает вопросы.
Объяснений популярности и особенно резкой грубости «bloody» существует несколько. Одно из предположений состоит в том, что это – редуцированная форма от устаревшей божбы «By our Lady!» (приблизительно «Клянусь Пресвятой Девой!»). Противники этого утверждения справедливо отмечают, что ни в какую эпоху не было возможно употребление инвективы типа «Shut your by-our-Lady mouth!» (приблизительно «Заткнись!»), то есть полное сочетание «By our Lady!» не могло стоять на том месте, где стоит современное «bloody».
Впрочем, все-таки нельзя исключить, что в то время, когда эта инвектива выглядела иначе, она и употреблялась не так, как теперь. Использование сокращённой формы вполне могло привести к изменению её места в предложении.
Тем не менее такое объяснение происхождения исследуемой инвективы вряд ли следует признать справедливым по соображениям, которые будут изложены ниже.
Некоторые авторы отмечают, что исчезновение или сокращение популярной божбы именами святых в Англии было связано с Реформацией и именем короля Генриха VIII. В то же время известно, что сам Генрих и его наследники, королева Елизавета часто прибегали к богохульству, в том числе – с упоминанием крови: «God’s blood!» («Клянусь кровью Господа!»). Доказать, что современное bloody происходит от этой инвективы, так же трудно, как и в предыдущем случае.
Среди сходных предположений – происхождение от сокращения «’s blood!», возводимого к «Christ’s blood!»
Отмечаются попытки возвести «bloody» к кельтскому, немецкому и даже русскому первоисточнику (в последнем случае – к сходному по звучанию «блядь»).
Ни одна из этих попыток не кажется убедительной ни с лингвистической, ни с психологической точек зрения, так как здесь не предлагается никакого объяснения невероятной шокирующей силе инвективы.
Более достоверной кажется связь «bloody» с существительным «blood», однако рядом исследователей предполагается, что и здесь связь не прямая. Например, «bloody» возводится к «bloods» – «золотая молодежь аристократического происхождения». Предполагается связь между распущенным поведением этой молодежи и негативным значением прилагательного. Это объяснение всё же не позволяет понять, почему сейчас, когда «bloods» в прежнем значении больше не употребляется, прилагательное «bloody» сохраняет шокирующее впечатление, притом несоизмеримое с впечатлением от «bloods» в XVII в.
Для лучшего понимания проблемы полезно подробнее проследить историю «ухудшения» значения прилагательного «bloody». По-видимому, в XVIII–XIX вв. оно вовсе не имело резко отрицательных, тем более инвективных созначений, но могло употребляться в качестве несильного эмоционального усилителя. Во второй половине XVIII в. оно имело широкое хождение в кругах буржуазии и вообще в образованной английской среде. Д. Свифт пишет своей знакомой: «It was bloody hot walking today» (Что-то вроде «Гулять сегодня было чертовски жарко»).
Но постепенно «bloody» меняет «социальную ориентацию» и приобретает огромную популярность в малообразованных слоях, что, по всей вероятности, и явилось одной из главных причин падения его статуса. Слóва «bloody» стали избегать средние и высшие классы, на него накладывалось одно из самых жёстких табу.
Особенно прочным это табу было в викторианскую эпоху, известную своим пуританским отношением к вопросам буржуазной морали.
В первой половине нашего столетия положение начинает меняться в сторону смягчения шокирующей силы этого слова. Однако до наступления этого периода сравнительной реабилитации «bloody» оно в резко непристойном значении успело распространиться по территории всей Британской империи, особенно в Австралии и Новой Зеландии.
В США же оно никогда не приобретало чрезмерно сниженного значения. Можно считать, что в настоящее время bloody переживает в США процесс междометизации, хотя табу-сема там, безусловно, сохраняется.
Сравним в этой связи приводимый автором нашумевшей книги “The American Language” Х. А. Менкеном разговор двух американских рабочих у избирательного плаката. На вопрос одного из них, что означает лозунг «One man, one vote», другой «разъясняет»: «Это означает “One bloody man, one bloody vote”». (В русском варианте эти два лозунга могли бы выглядеть как «Один человек – один голос» и «Один ёбаный человек – один ёбаный голос».) Как указывает X. А. Менкен, два бессмысленных слова, добавленных к лозунгу, помогли понять сказанное.
Впрочем, несмотря на то, что в британских справочниках неоднократно отмечается бóльшая грубость «bloody» в Англии, нежели в США, не подлежит сомнению, что и в Англии это слово посегодня пользуется успехом во всех слоях общества. По мнению председателя Британского совета по телевидению лорда Р. Могга, «bloody» сильно ослабело после Первой мировой войны и теперь вызывает протесты лишь небольшого числа телезрителей: из 56 опрошенных в процессе исследования этого вопроса в 1991 году 47 сочли это слово приемлемым в телепередачах.
Итак, можно констатировать, что названные выше объяснения исследуемой инвективы мало помогают понять суть дела. Во-первых, они, эти объяснения, не обладают силой обобщения: то, что еще как-то объясняет происхождение «bloody», не может объяснить происхождения подобного же бранного слова во французском или немецком языке в том же значении. Возникновение же аналогичных инвектив в разных национальных культурах по совершенно разным причинам чрезвычайно маловероятно. Во-вторых, ни одно из предложенных выше объяснений не проливает свет на резкое «ухудшение» значения, на возникновение табу на эти слова.
Поэтому более целесообразно присмотреться к буквальному значению соответствующих слов, то есть попытаться понять смысл инвективы, исходя из значения «кровь». Стоит вспомнить, что понятие крови всегда было и остается одним из самых священных понятий всех народов мира (сравним красный цвет на знамени многих стран, выражения типа «проливать кровь», «платить кровью», «кровь за кровь» и так далее).
