– Так как оно демонстрирует, что ты не доверяешь кому-то. Что не любишь их, – отзываюсь я, слегка откидываясь на спинку кресла.
– Иногда сомнение может оказаться очень полезным и важным. Оно позволяет оценить ситуации и людей. Именно это помогает оставаться в живых.
– Это как? – едва не выплевывая слова, интересуюсь я. – Сомнение противоположно вере, а только вера может спасти.
– Хорошо, приведу пример. Я ужасно плохо плаваю. Допустим, моя жена хочет нырнуть с маской в очень глубоком месте. Сомнение побудит меня остановиться и задуматься насчет мер предосторожности, а то и вообще отказаться от этой затеи. Это не значит, что я не люблю жену или не доверяю ей.
– Как скажете.
– Сомневаться в словах матери и отца вполне естественно. Дети оспаривают решения родителей каждый день. И иногда родители действительно ошибаются. Это понимание не означает, что ты их предал или не любишь.
Я так упрекала Каспиана и Томаса за высказанные ими сомнения, а теперь доктор пытается заставить меня сделать то же самое.
Что ж, у него ничего не выйдет.
– Можно мне отлучиться в туалет? – внезапно спрашиваю я, больше не в состоянии участвовать в этой нелепой беседе.
– Конечно, можно, Пайпер. Тебе не требуется мое разрешение. Туалет находится в конце коридора.
Я закрываю за собой дверь кабинета, ощущая, как начинает ломить в висках. Разминаю шею, стараясь прогнать головную боль и не желая принимать болеутоляющие лекарства. В них полно токсичных веществ, которые делают людей слабыми.
Я захожу в женский туалет и запираю за собой дверь. Прямоугольное окно расположено под самым потолком над раковиной и унитазом.
Встаю на крышку сначала одной ногой, потом другой. Кроссовки почти на размер больше, чем нужно, как и вся одежда, что дала мне женщина, но я не жалуюсь. Отец презирал тех, кто жалуется.
Пальцы едва достают до нижнего края рамы, так что я перемещаюсь на раковину и балансирую на цыпочках, извиваясь всем телом в попытках удержаться прямо. Мышцы очень скоро напрягаются так, что их начинает сводить.
Еще чуть-чуть, и можно будет ощутить вкус свободы на языке, тротуар под ногами, когда это место останется позади. Эти люди останутся позади. Я буду бежать до тех пор, пока не отыщу путь домой. И там расскажу про Эми.
Но сначала нужно выбраться.
Окошко совсем маленькое, не больше двух футов в ширину и максимум полфута
[5] в высоту. Получится ли у меня туда протиснуться?
Оно предназначено для того, чтобы пропускать свет, а не надежду.
Кто-то стучит в дверь, быстро и настойчиво.
Когда я оборачиваюсь на звук, нога соскальзывает с мокрого края раковины.
Лодыжка при падении на пол неловко подворачивается, раздается щелчок, и левую ногу пронзает боль. Я заглушаю вопль, заткнув себе рот кулаком.
Холод плитки начинает просачиваться через джинсы и футболку. Поврежденное место пульсирует, голова кружится. Сворачиваюсь калачиком на полу.
Никому не удастся меня обмануть.
Или уже удалось. Я больше ничего не понимаю.
Глава двадцать третья
До
Отец говорит, что единственный способ стать храбрым – это делать то, что пугает.
Аттракционы возвышаются над головой почти на сто футов
[6], верхняя часть горок теряется в тенях, основание похоронено в черной земле.
Я цепляю рацию к петле фиолетовых вельветовых брюк, сую фонарик в задний карман и берусь за боковую перекладину. Деревянные рейки прибиты гвоздями через каждые несколько футов, образуя примитивную лестницу. Пока я карабкаюсь вверх, со ступенек облезают куски белой краски и падают в темноту. Представляю, как прежние работники парка развлечений взбирались к застрявшим кабинкам, чтобы спасти перепуганных пассажиров.
Раньше я влезала по этой лестнице десятки раз, но теперь впервые боюсь, что могу упасть. Проржавевшие горки и трамплины шатаются. Рядом со мной оказываются металлические рельсы, ведущие к первому обрыву. Я поворачиваю голову в сторону выцветшей на солнце таблички: «Последнее предупреждение: вставать запрещено!»
Я спрашивала отца, что означает эта надпись. И получила ответ: она является напоминанием всегда держать глаза открытыми. Быть настороже.
На самом верху аттракционов по приказу лидера Коммуны соорудили небольшую платформу. Я сажусь на край, свесив ноги и опираясь подбородком на ограждение. Кроны деревьев колышутся на ветру, на листьях отражается лунный свет, подмигивая мне.
С моего наблюдательного пункта, который находится на высоте птичьего полета, дом выглядит совсем маленьким. Из трубы вьется дымок, и я представляю, как матушка раздувает огонь, чтобы заварить ромашковый чай. Во время ее визитов мы все пьем ароматный настой перед тем, как отправляться в постель, чтобы улучшить пищеварение, предотвратить бессонницу и облегчить ежемесячные спазмы. Остается благодарить небеса за это маленькое чудо.
Веки сами собой закрываются. Я встряхиваюсь, заставляю себя сесть прямо и снимаю рюкзак, куда положила термос с черным кофе. Обычно я стараюсь его не пить, но это мое третье дежурство. В течение дня удается выкроить на сон не больше нескольких часов, так что мне требуется чем-то взбодриться.
А еще больше – доказать отцу, что я готова к посвящению, готова оберегать Коммуну. Мысли перемещаются к Милли, которая сейчас, наверное, спит с приоткрытым ртом в колыбели, откинув одеяло и прижав к груди жирафа. Если с сестренкой хоть что-то случится, я никогда себе этого не прощу. Отец и без того едва смотрит в мою сторону после неудачного заплыва.
Я сажусь еще прямее и обвожу взглядом территорию. Время от времени люди забираются в старый парк развлечений, чтобы посмотреть на обветшавшие горки и трамплины. Раньше меня это не волновало, ведь чужаков не интересовал дом у озера, но теперь отец велел наблюдать за всеми: каждый может оказаться агентом правительства.
Прошел уже год с тех пор, как кто-то пытался внедриться в члены Коммуны, так что рано или поздно нужно ждать подвоха. Скорее рано. По теории вероятности, как рассказывалось в одной из проповедей.
Рация издает шипение, и я принимаюсь шарить на поясе, чтобы достать ее.
– Ты там, Пайпер? Прием.
Это Кас. Он несет караул возле ворот. Проводит обязательную ежечасную перекличку.
– На месте.
Баюкая рацию в ладонях, я пристально смотрю на нее в надежде, что приятель продолжит разговор. Сидеть одной в темноте иногда страшно. Но после нашей беседы среди рядов кукурузы Кас ведет себя странно.
«Учителя говорили о том, что задавать вопросы – это правильно. Это значит, что мы мыслим самостоятельно».
