Вот так обвинение! Да от кого!
– Я была неподалеку, – на пробу отвечаю я.
– Ну, знаешь! – не переставая буравить меня гневным взглядом, заявляет женщина. – Я пыталась быть терпеливой, понимающей и слушать рекомендации врачей, но теперь ты подвергаешь риску свою жизнь. Что ты планировала сделать? Сбежать? И куда? – Я пожимаю плечами, радуясь, что она не упомянула Холидей. – Ответь мне, пожалуйста!
– Мне нужно было побыть одной.
На шее Джинни пульсируют вздувшиеся вены. Маска добродушия соскальзывает с ее лица. Ярость ее старит, четче обрисовывает морщины и линии на лбу и в уголках губ.
Мимо нас проносится порыв холодного ветра, и женщина плотнее запахивает на себе халат.
– Иди в дом. Сейчас же.
Я видела подобный взгляд раньше. У отца. Так что молча подчиняюсь.
Оказавшись внутри, Джинни включает свет. Ее лицо снова становится бледным, а голос привычно-монотонным.
– Ты голодна? Я могу приготовить легкую закуску. Хочешь тост с джемом? Мой клубничный джем завоевал приз на фестивале, к твоему сведению.
Какая, к чертям, закуска?!
– Нет. – Я разворачиваюсь и убегаю в свою спальню, единственное безопасное здесь место. Которое на самом деле вовсе не является безопасным. Хлопаю дверью.
Меня прошибает холодный пот. Эта комната могла бы принадлежать кому угодно. Если я завтра умру, то не останется ни единого знака, что я жила здесь.
Я должна сделать хоть что-то, чтобы доказать свое существование.
Перерыв ящики стола, достаю ручки, маркеры и карандаш, который выглядит как ручка. Щелкаю на кнопку, выдавливая грифель.
Мне нравилась та точилка, что была у меня дома, и запах недавно заостренных карандашей.
А еще звук, с которым срезалась стружка.
И ощущение, что нечто бесполезное вновь становится пригодным к работе.
Я хватаю ручку и принимаюсь рисовать на стене дом: здание, огород, озеро, рощу. Перо вгрызается в покраску, продавливая несколько старых слоев, пока место, где я росла, оживает. Это мое признание в любви к семье.
Закончив рисунок, я направляюсь к шкафу, отодвигаю в сторону одежду и пишу на задней стенке свое имя.
Меня зовут Пайпер Блэквелл. Мои родители – Анжела и Кертис. Мы живем в старом парке развлечений где-то в северной части Калифорнии. Меня держат здесь против воли. Кто-нибудь, помогите мне. Пожалуйста.
Потом я швыряю ручку через все помещение, она ударяется о стену и падает на пол.
Никто никогда не прочитает мое послание. Никто никогда не увидит рисунка.
«Перо опаснее меча, – сказал бы отец. – Но только если твой противник умеет читать».
Скрестив ноги, я сажусь на пол и пишу на стене свое имя. Снова и снова. Так или иначе, но мир узнает, что я была тут.
Пайпер Блэквелл.
Пайпер Блэквелл.
Пайпер Блэквелл.
Я вывожу буквы до тех пор, пока руку не начинает сводить, пока ручка не падает из пальцев, пока имя не превращается в бессмысленную мешанину линий и закорючек.
Глава тридцать первая
До
Тайный обмен улыбками.
Прикосновение локтя Каспиана к моему локтю.
С той самой ночи, проведенной под сломанными звездами, все ощущения обостряются. Я даже не возражаю против работы над убежищем, ведь это означает, что мы будем находиться рядом весь день, каждый день.
Кас передает мне кирпич. Наши пальцы соприкасаются.
По телу пробегают невидимые искры.
Но затем перед глазами мелькают образы разочарованного лица отца, занесшей для пощечины руку матушки, и чувство вины заставляет кожу чесаться изнутри. Я дотрагиваюсь до губ в полной уверенности, что каждый может заметить результаты моего проступка. Но никто не обращает на меня внимания, не считая Каса.
– Эй, вы двое, поторапливайтесь, – хмуро скалится тот мужчина, который бросил на землю корку. Он постоянно следит за Томасом, хотя и неясно почему, ведь тот является старшим по строительству.
Карла нагибается над емкостью с водой и наполняет несколько бумажных стаканчиков. Мы все делаем перерыв, чтобы напиться. Младшие дети сидят дома под присмотром тетушек.
– Возвращаемся к работе, – приказывает один из строителей, швыряя на землю свой стакан.
– Но я так устала, – со стоном жалуется Карла.
– Мы все вымотались, – резко отвечает мужчина, – но такова уж жизнь. Все должны приносить пользу, поняла?
– Не смей с ней так разговаривать, – выпятив грудь, заявляет Томас.
Вперед выступает другой здоровяк, с пистолетом на поясе.
– Достаточно. Мы здесь пытаемся построить убежище. Нам не нужны неприятности.
– Простите, – бормочет Карла, и злость Томаса тут же испаряется. Он обнимает девочку за плечи одной рукой и притягивает к себе, защищая от чужаков.
Внезапно раздается хлопанье входной двери, и во двор выбегает тетушка Джоан.
– Они едут! – пыхтит она, обмахиваясь ладонью, а подойдя ближе, опирается на колени, чтобы отдышаться.
– Кто едет? – с испугом уточняю я.
– Ваши родители. Они прибудут через десять минут. – Опекунша с трудом набирает воздуха в легкие, и я наливаю ей воды. Она, к моему удивлению, благодарит.
– Вы знали об их визите? – спрашивает Кас.
Тетушка Джоан бросает на него возмущенный взгляд.
– Конечно же нет! Поэтому позволила детям играть все утро в пижамах. – Она манит меня за собой. – Идем, поможешь переодеть братьев и сестер.
Отец не обратил бы внимания на отсутствие модных нарядов на малышах, однако матушку это расстроит. Поэтому мы поспешно вбегаем в спальню и натягиваем на всех бордовые платья и костюмы. Я пытаюсь наскоро расчесать Милли, но ее волосы спутались и слишком пушатся. У остальных уже начали отрастать темные корни, но на этот раз на обесцвечивание времени нет.
– Они действительно сейчас приедут? – Беверли Джин едва не подпрыгивает, затягивая пояс и приглаживая непослушные пряди с помощью воды.
– Действительно, – натянуто улыбаюсь я сестре.
Раньше родители никогда не объявлялись без предупреждения, поэтому я чувствую, как дрожат руки, пока завязываю на Милли пояс.
К тому моменту, когда мы выходим из дома, лимузин уже стоит припаркованным во дворе. Тетушки натянуто улыбаются. Отец с мужчинами столпились на краю недостроенного убежища и восхищенно обсуждают практически законченные внутренние стены и лестницу, которую мы начали укладывать вчера.
Матушка прогуливается неподалеку в платье цвета розовых лепестков и в туфлях на высоких позолоченных каблуках. Генри, Сэмюель, Беверли Джин и Милли тут же бросаются к ней, как обычно. Я молюсь про себя, чтобы она не обратила внимания на отросшие корни волос детей и складки на их одежде.
