Я инстинктивно прикрываю украшение рукой.
– Это семейная реликвия. Мама дала. Я… я скучаю по ней.
Немного помолчав, гостья берется за сумку и произносит:
– Что ж, походу, пора отчаливать. Завтра в школе контрольная. Чуть не надорвалась, пока дотащила домой все учебники. Потусим нормально в следующий раз?
– Конечно. Если ты действительно этого хочешь.
Холидей обнимает меня, и когда она уже отстраняется, я отвечаю на объятие.
– Еще увидимся, Пайпер. Не пропадай. Я поговорю с мамой, чтобы устроить ночевку.
После ее ухода начинает казаться, что визит мне лишь приснился.
Я заползаю в кровать, чувствуя, как в груди что-то обрывается. Словно скрепляющие меня нити истончаются и лопаются. Знаю, что нужно быть сильной, поэтому стараюсь избавиться от эмоций.
Стараюсь сохранить веру.
Но не могу. Не в этот раз.
Я оплакиваю то, что потеряла, и то, что не в состоянии вспомнить. Эми. Свое одиночество. Отсутствие новостей от родителей. Огромные голубые глаза Милли. И даже неприветливое поведение Карлы.
Позволяю себе рыдать до тех пор, пока лицо не опухает, а слезы не иссякают.
А затем срываю с окна жалюзи.
Не желаю больше сидеть в темноте. Теперь я нахожусь здесь. Не в доме у озера, не с родителями. Нужно получать от новой жизни максимум пользы, раз уж я пока тут застряла.
Принюхиваюсь к исходящему от меня запаху и решаю позднее принять ванну.
Пока я шагаю по комнате из угла в угол, угасающие лучи солнца освещают белые стены и рисунок дома у озера.
Становится заметным смазанное пятно на двери. Не отрывая от него глаз, я отхожу к столу. Через краску проступают буквы, будто пытаясь избежать забвения. Думаю, что одна из них – это «Д», другая похожа на «С».
Я стараюсь расфокусировать взгляд и наконец разбираю слово целиком: Джесси.
Сердце колотится так, что едва не выпрыгивает из груди.
В этой комнате раньше держали в плену кого-то еще.
Глава тридцать четвертая
До
Матушка плавными движениями расчесывает мне волосы. В какой-то момент зубцы застревают в спутанных прядях, и, распутывая их, она налегает на гребень.
– Вот так, – комментирует она, откладывая расческу в сторону. – Теперь ты почти готова к посвящению. – Затем расстегивает чехол, который лежит на моей кровати, и достает длинную белую бесформенную хламиду. – Снимай свои обноски и надевай это.
Я торопливо сбрасываю свитер с короткими рукавами и расклешенные брюки, а потом облачаюсь в церемониальное платье. Ткань на ощупь грубая и жесткая, но я не жалуюсь. Мама велит мне обернуться, чтобы застегнуть железную молнию. В доме стоит непривычная тишина: тетушки отвели младших детей в лес на пикник.
– Когда все вернутся? – спрашиваю я.
– Это неважно, Пайпер. Лучше сосредоточься на самом важном моменте твоей жизни, – приказывает матушка, поднимая с кровати футляр, и достает оттуда ожерелье. – Это украшение мне дала мать, когда я была в твоем возрасте, теперь же я вручаю его тебе. – На изящной цепочке качается подвеска из зеленого камня, который приятно холодит пальцы, когда я его касаюсь. – Это амазонит. Он означает смелость и правдолюбие. Именно эти качества будут нужны тебе как никогда. – Я поворачиваюсь спиной, приподнимаю волосы от шеи, и мама застегивает ожерелье. Зеленый кулон выделяется на фоне белого платья.
– Какая красота, – шепчу я. – Словно внутри плещется частичка океана.
– Я знала, что ты сумеешь разглядеть магию камня! – матушка прижимает меня к груди и проводит рукой по волосам. – Я так тобой горжусь, Пайпер!
Затем мы бок о бок выходим из дома и шагаем по лужайке к озеру. На пляже уже ровными рядами воткнуты факелы. От каждого к небу возносится шлейф дыма. На песке стоит стол, накрытый тонкой белой скатертью, которая лениво развевается на ветру. На поверхности красуются три зажженных свечи молочного цвета и тонкостенная фарфоровая чашка. На стуле рядом видна фотография отца в красивой рамке.
Матушка наливает мне чай. Последние лучи закатного солнца освещают ее лицо, окрашивая в розоватые и оранжевые оттенки.
– Пей, – велит она. Я послушно делаю глоток горького напитка и невольно морщусь. – До дна, пожалуйста, – настойчиво произносит она, и я делаю как сказано. Чай тут же начинает проситься обратно, так что приходится задержать дыхание. Забрав фарфоровую чашку, мама ставит ее обратно на стол.
– Что теперь произойдет? – интересуюсь я.
Она улыбается и накрывает мои руки холодными как лед ладонями.
– Сохраняй веру, дочка. Я очень горжусь, что ты решилась на этот шаг. Стать частью Коммуны нелегко. Многие желают этого, однако Кертис, твой отец, выбирает лишь лучших из лучших. Сильных, добрых и самоотверженных. Таких, как ты.
Запах, который источают свечи, усиливается. От аромата ванили, смешанной с водорослями, начинает кружиться голова, и мне приходится дышать ртом.
– Теперь я должна покинуть тебя, – говорит мама. – Скоро тебе все станет ясно. Увидимся после церемонии, чтобы отметить твое посвящение.
Она уходит. Я наблюдаю, как за ней закрывается дверь, и поднимаю со стула фотографию отца. Движение получается слишком быстрым, так что накатывает слабость.
Я сажусь и медленно делаю несколько глубоких вдохов. Если бы только Кас мог быть рядом со мной в этот момент!
Деревья начинают раздваиваться, и я протираю глаза, чтобы прогнать видение. Пляж под ногами источает аромат тостов, хотя я понимаю, что это происходит не на самом деле. Цвета не имеют запахов. И все же я протягиваю руку и касаюсь песка, оставляя след персикового оттенка.
Я машу перед глазами ладонью, вслед за которой тянется радуга. В животе зарождаются и бегут по гортани вверх пузырьки веселья, вызывая безудержный смех.
Собственный голос доносится будто издалека, как прекрасное эхо. Я ощущаю себя собой, более живой, чем когда бы то ни было раньше.
Затем крепче сжимаю вырывающуюся из рук фотографию отца, чьи голубые глаза ослепительно сияют неоновым блеском, и вспоминаю, как он рассказывал о Внешнем мире и президенте, который угрожает спровоцировать ядерную войну. Думаю о том, каково будет оказаться в сфере поражения бомб и ощутить, как кожа тает, будто воск.
Будто нас никогда и не существовало.
Я сворачиваюсь калачиком на песке, заливаясь слезами и чувствуя на себе груз всех людских страданий. И все же теперь у меня появится шанс совершить что-то великое, спасти этот мир. Спасти человечество от себя же самого. Возникает мысль: неужели отцу приходится жить с этим ощущением постоянно? Как он умудряется это выносить?
Я провожу ладонью по прохладным песчинкам. Сколько миллионов лет потребовалось на их создание? Кто знает, вдруг я сейчас лежу на вершине когда-то огромной горы, которую медленно разрушили дождь и ветер, радости и печали?
