— «Делай как надо» — просто такое выражение, которое я часто слышал в своем детстве в Бруклине. Однажды я подумал, что это хорошее название для фильма. В то самое мгновение, когда мне это пришло в голову, я сказал себе: «Мой следующий фильм будет называться „Делай как надо“». Тогда я не знал, про что будет фильм. Но название у меня уже было.
— А вы всегда вели себя «как надо»?
— Не мне об этом судить, пусть об этом судят другие.
— А стали бы вы что-то переделывать в своих фильмах?
— Нет, не могу же я вернуться в прошлое и что-то переделать.
— Кстати о прошлом — помните ли вы, как приезжали в Москву в 1989 году?
— Да.
— Не могли бы вы описать свою поездку?
— Холодно было.
— И это всё, что вам запомнилось?
— Помню, что я крутил снова и снова и даже поставил на повтор, песню Майкла Джексона «Чужак в Москве» / «Stranger in Moscow». Что-то такое типа «Меня выслеживает КГБ». «KGB is after me» (громкий смех, аплодисменты). Никаких оснований для этого не было, клянусь, это Майкл придумал, не я! Но я все равно ставил ее на повтор. Крутил снова и снова. Stranger in Moscow!
— С тех пор Москва очень изменилась. Приезжайте.
— Я как-то не уверен, что приеду (хохочет). Я ничего не имею против, но теперь у вас завелся какой-то особый нервно-паралитический газ. Раз — и всё! Не хочу, чтобы со мной это случилось.
— Не беспокойтесь…
— …теперь это случается даже в Лондоне.
— Мы вас защитим, не беспокойтесь.
— У меня свои способы защиты.
— Какие же?
— Дурной глаз! (Демонстрирует кулон, висящий на шее.) Не подходи! Не подходи! Не подходи! (Смеется.) Беги! Беги!
— А этот дурной глаз помогает вам снимать кино?
— В мире полным-полно… полно злых духов. Я всегда могу их распознать. Вас клонит в сон, вас клонит в сон… (смеется).
— И в чём же, на ваш взгляд, самая опасная, самая вредоносная разновидность зла на свете?
— Ненависть. Не только для меня — она повсюду в мире. Думаю, я наблюдаю ее в Штатах, в Европе, с этим «Брекзитом» в Британии, во Франции, в Испании, в России (смеется, смотрит в камеру). Россия, я посылаю тебе мир!! Итак, ненависть разошлась сейчас по всему миру, этот печальный феномен, свойственный правым политикам, идет на подъем. И мир сейчас не в лучшей ситуации…
— Скажите, а вы остаетесь кинорежиссером круглосуточно? Способны ли вы забыть, что вы кинорежиссер, например, сейчас, пока сидите здесь? Или вы можете черпать вдохновение в любой момент?
— Я открыт для вдохновения, даже когда сплю. Вот и всё, я всегда открыт.
— И есть ли в таком случае какие-то фильмы, которые вы придумали… в Каннах, пока вы, скажем, спали в «Карлтоне»?
— Нет, там ни один фильм не… (задумался). Но вот, скажем, — я часто путешествовал по Италии и это отчасти способствовало возникновению моего фильма «Чудо святой Анны», он — о солдатах-афроамериканцах, которые воевали против фашистов, против нацизма на Второй мировой войне.
— За сорок лет в кинорежиссуре вы, возможно, научились обновлять свой киноязык…
— Я бы не стал употреблять слово «обновлять», я просто хочу и дальше заниматься своим ремеслом — снимать кино. Я совершенствую свое ремесло. Я вдохновляюсь примером джазовых музыкантов: посмотрите на Майлза Дэвиса, Джона Колтрейна, Дюка Эллингтона. Эти люди до последнего дня своей жизни оттачивали, оттачивали, оттачивали свое ремесло.
— Джаз для вас много значит?
— Ли: Да, мой отец был джазовый музыкант, Билл Ли. На его произведениях основана музыка к многим моим фильмам.
— Петр: Но структура ваших фильмов — гораздо более строгая, чем в джазе.
— Не-е-ет. Мои фильмы — совершенно свободные. Я много импровизирую в своих фильмах, да и актеры импровизируют. При всем уважении к вам, сэр, позвольте не согласиться.
— Не кажется ли вам, что кино слегка изменилось?
— Цифровая технология изменила всё. И Netflix тоже скоро всё изменит.
— В каком направлении?
— Netflix вкладывает колоссальные средства в кино. Но Netflix предполагает показывать сделанные им фильмы исключительно на его платформе. Все, практически все картины, за исключением одного-двух блокбастеров, которые могут идти в кинотеатрах. Люди выбирают — смотреть кино на большом экране или смотреть фильм на телефоне дома (берет у меня мой «блэкберри паспорт» и показывает камере)… мне тоже нравится «блэкберри» (кладет телефон назад, показывает свой, старенький, вместе с новым ай-фоном)…
— Блэкберри уже практически на издыхании…
— Это очень печально. Думаю, сейчас надо заключить сделку. (снова берет телефон и изображает разговор). Давайте позвоним ему, пожалуйста, возвращайся.
— По-моему, некоторые американские президенты тоже разговаривали по «блэкберри»… Барак Обама…
— У него его уже отобрали. В целях безопасности.
— Вы с ним дружили?
— До сих пор дружу. Не то чтоб мы с ним лучшие друзья, но дружим, это да. Мы знакомы.
— Он хороший человек?
— Очень хороший.
— Что он сделал для мира?
— Он совершил большие перемены во многом, но всё это похерено вашим другом Трампом…
— Так… На этом остановимся, к сожалению, это был уже последний вопрос к вам.
— Последний вопрос… Это почему же? Я уже чем-то заболел? (Хохочет.) Вы спрашиваете у меня: «Спайк, как ты, еще жив??» (изображает обморок). Это, пожалуйста, вырежьте! (Общий хохот.)
Опубликовано на сайте Lenta.ru 31 октября 2018 года
Кен Лоуч
Вот вам маленький, но характерный эпизод — проживая в фешенебельно (ныне закрытом, к сожалению!) отеле «Де Бэн» в Венеции и наверняка не испытывая проблем с достойным ресторанным питанием, Кен Лоуч, ничуть не смущаясь, подходит к ларьку с шаурмой и, к удивлению фланирующей взад-вперед венецианской публики и к абсолютному равнодушию к его персоне со стороны смуглокожих разговорчивых торговцев невесть чем, не замечая ни тех ни других, устраивает легкий перекус. Завидев меня, совсем недавно пытавшего его вопросами по поводу фильма «Навигаторы», признается как случайному, но всё же знакомому: «На этих официальных приемах надо как-то себя по особому вести, порой кусок в рот не лезет, толком не поешь». Всё это без малейшей позы, без даже намека на желание подчеркнуть свою демократичность в пиршестве венецианского гламура. Стиранная-перестиранная рубашка, очки, в которых он, кажется, еще в 1970 году получал Главный приз в Карловых Варах за фильм «Кес» на полступеньки обойдя мэтра советского кино Сергея Герасимова, получившего чуть меньший по значению Первый (а не Главный) приз жюри за фильм «У озера». Лоуч — воплощенная в творчестве, не в реальности, мечта так и не сбывшегося, какого-то неведомого, никогда никем не виданного, но такого желанного социализма, мелькнувшего бликом у него на родине, в Англии, разве что в пору всеобщей солидарности выживания после опустошительной Второй мировой войны. Социализм же в русском варианте для него приемлем с гигантскими оговорками, будучи дискредитирован не выветрившимся до сих пор ползучим сталинизмом и несносными мечтами о возрождении монархии, к которой — в ее британском варианте — Лоуч относится еще с большей неприязнью, чем к тоталитаризму. Слово «идеал» менее всего подходит для скупого на пышные эмоции Лоуча, но он на самом деле абсолютный идеал natural born реалиста, бескомпромиссного, отвергающего не на словах, а на деле любой истеблишмент, какого-то британского передвижника, словно навечно поселившегося в безбытных ливерпульских, лондонских, шеффилдских трущобах, стоящего вместе со своими героями в очереди за бесплатным супом. Реалиста, со спокойным, сдержанным равнодушием выслушивающего любые восторженные эпитеты, сопровождающие его творчество, — «певец социального протеста», «воплощенная в кино честь, ум и совесть рабочего класса» и проч. Певец-то он, конечно, певец, но редко при этом встретишь такого бескомпромиссного режиссера в первую очередь по отношению к тем, кого он воспевает, — он режиссер без иллюзий, с ними он всегда ведет честный мужской разговор, и именно это рождает редкое, озонирующее — порой до катарсиса — ощущение веры в силу, здравый смысл, ум и природную честность простого/непростого плохого/хорошего человека. Для него социальная справедливость, вот это самое левачество — не мода пресытившихся европейских кинобуржуа, поглядывающих через океан в надежде хватануть там многомиллионный заказ, а почти рутинная проза жизни — а как иначе? К тому же для тех, кого он обвиняет, Лоуч, надо сказать, большая проблема, поскольку он — и это еще важнее любого пафоса социальной справедливости для всех и каждого — блистательный режиссер, по фильмам которого можно изучать мастерство во всех его элементах — драматургии, актерской игре, монтаже, умении моментально увлекать, держать напряжение. Его реализм — всегда высшей пробы, потому что он словно и не заметен — как воздух, как жизнь. Как воздух, которым порой невозможно дышать. Как жизнь, которой порой невозможно жить.
