— Вы хотите сказать, в том смысле, что для этого почти ничего требуется? Можно обойтись самыми простыми элементами? В этом смысле — да, похоже на писательство. Мне достаточно окружить себя группой из десяти человек и работать неспешно, не обязательно иметь огромный бюджет. Если бы у меня вообще не было денег, я просто снимал бы кино на телефон. Или на простую камеру. Итак, в этом смысле это похоже на писательство. Но реальная работа над фильмом для меня кардинально отличается от писательства. По-моему, она больше похожа на рыбалку. Ловишь рыбу, а потом ее готовишь. Чтобы ловить рыбу…
— …или охотиться.
— …или охотиться, нужно одеться так, чтобы на природе оставаться незаметным, надо помалкивать, нельзя курить, не стоять так, чтобы ветер дул в сторону оленя, требуется терпение. Ты должен быть готов к тому, что во многих случаях вернешься ни с чем, особенно с рыбалки. Итак, для меня камера и звукозаписывающая техника — это, в сущности, что-то вроде чуда, потому что эти два технических устройства вместе по-настоящему отображают жизнь, на физическом уровне. По-настоящему. То, что мы видим, — мы не воспринимаем это как отражение реальности, мы воспринимаем это как саму реальность. И это совершенно великолепно, потому что такая форма искусства сможет содержать в себе огромные объемы философского знания. Не той философии в нашем обычном понимании, то есть того, как мы мыслим сами себя, а философии в смысле бытия, не того, как мы объясняем жизнь, а как мы ее ощущаем. На самом деле фильм очень убедительно подтверждает, что если мое «я» существует, то разве что в кино.
— Стояла ли перед вами на этом фильме проблема открытых постороннему взгляду сторон вашей жизни, ведь вы описываете в фильме себя…
— Нет, для меня это не было проблемой. В так называемом буржуазном менталитете, в системе буржуазных ценностей важно только то, каким ты кажешься со стороны. Как ты ходишь в церковь, как ты притворяешься добропорядочным гражданином, хорошим мужем, хорошим отцом. Так что сокровенные стороны жизни — они остаются за кадром. Твоя постель — это сокровенное, даже твое тело — это сокровенное. Но что такого особенного в твоем теле? Твое тело ничем не отличается от моего, никакой разницы, знаете ли. Твоя кровать куплена в магазине, кровать есть кровать, все кровати из магазина, из супермаркета. Для меня сокровенное — это не тело моей жены, например. Сокровенные стороны жизни — то, что лежит намного глубже, то, что у меня в голове, в душе, в моей системе ценностей. В том, что я делаю каждый день. Вот в чем наша истинная натура, а не в том, кем мы притворяемся. Итак, разумеется, это не проблема. Некоторые люди боятся этого, некоторые говорят: «А что подумают в школе, твоим детям скажут, что видели тебя голым, разве тебя это не смущает». Но, знаете, это всё банальности, таких вещей не надо бояться, я их не боюсь, правда-правда.
— Был ли этот фильм для вас каким-то сеансом личной психотерапии?
— Нет, нет. Вы знаете, я никогда не представлял себе, что в этом фильме буду сниматься я сам, что в нем будет сниматься моя жена. Я просто не смог найти подходящую актрису. Чисто практическое соображение. Вначале она говорила: нет-нет, ссылалась на практические соображения — кто будет заниматься детьми, как ей вообще играть. А потом она проявила огромную смелость и согласилась. И все получилось великолепно. Ну а в моем случае… Я тоже думал, что эту роль сыграет кто-то другой. Но, знаете, было трудно найти подходящего человека, который достоверно играл бы писателя, но в то же самое время умел бы ездить верхом, работать в поле. Нынче слишком мало людей, которые совмещали бы в себе такие умения. Теперь мы все узкие специалисты, так теперь принято: делаешь в жизни что-то одно. Общество это поощряет — видимо, чтобы держать нас в узде, так сказать. И я нашел человека, приступил к съемкам, две недели снимал этого актера, но он просто не справлялся. Я должен был каждый раз объяснять ему, что надо делать, я делал это сам, и ребята из группы мне сказали: «Сыграй это, у тебя получится». И в определенный момент я вспомнил — это легенда, неправда, хотя, возможно, всё-таки правда, в любом случае сказано красиво… Чарли Чаплин якобы говорил: «Cuando no hay actor, entra el director» — «Когда нет актера, в кадр входит режиссер». Итак, мне пришлось играть. У меня было такое ощущение, что я работаю на ферме, дети на ферме возятся с тракторами, у меня есть возможность проводить время с дорогими мне людьми, и тут я осознаю, что я могу побыть актером. Я знал, что это создаст определенные проблемы. Но потом понял, что проблемы это банальные и что они улетучатся… Большинство людей понятия не имеет, в чем состоит работа кинорежиссера. Умнейшие люди — и то меня спрашивают: «В чем состоит твоя работа? Нам это непонятно. У тебя есть оператор, звукорежиссер, костюмер, актеры, продюсеры… ну а режиссер что, собственно, делает?» Вроде как ничего не делает. Суть в том, что после того, как я снялся в фильме, этот персонаж перестал быть мной. Произошло некое преображение. И это не мои дети, это не моя жена — это просто элементы, которые воплощают в себе персонажей в мире, который я пытаюсь сотворить. И я никогда не смотрел, хорошая ли у меня фигура. Знаете, сколько раз я видел себя в зеркале, когда играл роль? Ни разу. Ни разу. Никогда не видел. Я словно бы говорил своему герою: будь здесь, пока я не вернусь. Одежда в фильме — та же самая, которую я ношу в жизни, и моя жена тоже снималась в одежде из своего гардероба, и дети. Костюмеры просто следили, чтобы одежда всегда была под рукой, чтобы не было ляпов; мы должны были сниматься в одной сцене в одной и той же одежде, и костюмеры забирали одежду и хранили отдельно, а на следующий съемочный день снова приносили. Но всё было из нашего гардероба.
— Как вы думаете, сейчас можно говорить о каком-то зарождающемся новом языке кино, есть ли он для вас?
— Большинство людей просто хочет копировать реальность, рассказывать истории, и всё это абсолютно предсказуемо и скучно, в сущности, убивает кинематограф. Ведь очень многие фильмы, которые мы сегодня считаем великими, — это голливудское кино категории «Б», это Голливуд, который прикидывается, что он вовсе не Голливуд. А тех, кто ценит язык кино, слишком мало. И мы можем вообще исчезнуть, знаете ли. Я всё время думаю о временах, когда были режиссеры типа Кавалеровича, который снимал кино в Польше. И о том, как снимали великие русские. Наверно, из-за холодной войны тогда было засилье идеологии, но люди пытались выплеснуть из себя что-то, пускались в дискуссии. Знаете, оператор Вайды, этот великий поляк…
— Собоциньский?
— Он самый. Я недавно читал его тексты — как он говорил о кино! Так красиво, так красноречиво… А сегодня — вы только послушайте, как люди говорят о кино, это же убожество, печально слышать. И в сущности, мы должны с этим бороться. И они могут просто стереть нас с лица земли, взять и стереть. Нас всех, знаете ли. Мы должны активнее бороться с этим явлением. По-моему, мы обленились. Не боремся с ними. А вот они ведут против нас войну. Очень жестко. Знаете, что американская пресса написала о моем фильме? Фу, такой устаревший, такой скучный, у него потребность на себя смотреть — нарциссизм какой-то. Все эти журналы киноиндустрии — они, в сущности, враги тем, кто смотрит на кинематограф трезвыми глазами. Это мои враги, и я должен активнее с ними бороться.
