— Он неузнаваем в вашем фильме. Не знаю, может быть, вы это сделали намеренно.
— А мне кажется, что он стал больше похож на самого себя, чем раньше. Я видел его и в других фильмах: он там такой крепыш, мачо (показывает жестами), а в жизни он мягкий, милейший человек. И такой дисциплинированный актер. Теперь о Светлане. Прекрасная актриса, у нее хорошее чувство юмора. И конечно, они с Ренатой так похожи — кстати, кажется, они уже снимались вместе в каком-то фильме. В первый раз она пришла тщательно накрашенная, с красиво уложенными волосами, одно слово, актриса. А я сказал: «Я бы хотел видеть вас без макияжа, в естественном виде». Она сказала: «Хорошо, я подумаю». И через две недели она приехала, и выглядела так, как я просил, и всё прошло прекрасно. Она чудесная актриса. Секс-символ 1960-х годов. Звезда знаменитого фильма «Бриллиантовая рука», который уже было запретили, но фильм понравился Брежневу.
— Я бы хотел спросить: съемки — это для вас, так сказать, семейное дело? Съемочная группа — вроде семьи?
— В общем, да. Я — как тренер футбольной команды: футболисты играют в футбол лучше, чем тренер, но дело тренера — развить их способности, помочь футболистами играть еще лучше. Нужно, чтобы во мне как в режиссере тоже пробуждали не худшее, а лучшее. Я не какой-то там диктатор (показывает рукой), ничего подобного. Я нахожусь в творческом поиске. Все свои идеи я выношу на обсуждение в группе. И люди мне помогают своими советами. И получается нечто, что выше меня, выше моего личного уровня. Вот чем мне нравится кино — это возможность сделать нечто большее, чем ты сам.
— Но всё же вы очень дотошный режиссер. В ваших фильмах всё так тщательно выстроено: каждый кадр, каждый луч света, точно на холсте художника.
— Да, верно. Снимать кино — недешевое занятие. Каждый съемочный день стоит очень дорого. Поэтому всё нужно заранее продумывать и подготавливать, площадку, свет. Вот почему я люблю работать на натуре. В том отеле, где снимался фильм, мы уже бывали в подготовительный период, и я заранее прикинул мизансцены. И когда начинаются съемки, я уже всё четко знаю, уже всё спланировано и организовано. Никаких, никаких импровизаций.
— Вы не только режиссер, но и кинозритель. Как вам современное кино? Возможно, вы несколько свысока смотрите на американское кино, на фильмы с большим бюджетом?
— По-разному бывает. Бывает, мне нравится не весь фильм, а какой-то его кусок. Я всегда привожу пример с операми: можно любить целую оперу, а можно — какие-то отдельные арии. Но вообще пятьдесят процентов успеха исходят от фильма, а остальные пятьдесят зависят от публики (показывает жестом). Фильм воспитывает зрителя, но и публика создает фильм в своем воображении. И хорошо, если одно дополняет другое. А когда публика лучше, то и фильм становится лучше. У меня иногда бывает такое странное настроение, когда мне нравится всё, что я смотрю. А когда я утомляюсь, мне ничего не нравится.
— Сильно ли вы зависите от мнения публики?
— Без публики нет кино. Нужно, чтобы твой фильм кто-то да посмотрел. Но я не стремлюсь завоевать большую аудиторию: если мой фильм понравится кучке русских, кучке болгар, мне этого достаточно. Я более популярен за границей, чем в Голландии. Но иногда и в Голландии мои фильмы встречали очень тепло. Но я сталкивался и с очень негативной реакцией. И всё же, если ностальгировать, я замечаю одно печальное явление — засилье телевизионных фильмов. Они поверхностные, картонные — никакого глубинного смысла, ничего не надо разгадывать. На самом деле сейчас в кино возможно всё. Но всё же люди задумываются, что такое подлинный кинематограф. И я считаю: настоящее кино — это не развлекательные фильмы, а нечто элитарное, «кино не для всех», которое показывают на фестивалях или в специальных кинотеатрах. И кинематограф уже никогда не вернется к тому, что было лет тридцать-сорок назад. Новое кино — это кино для более узкой аудитории, более тонкое искусство, а не просто эффектное мельтешение картинок. Да, аудитория сузится, но это будет эксклюзивный продукт. И не стоит сравнивать эти картины для знатоков с остальной кинопродукцией: эти картины особенные.
— На какой фильм вам пришлось потратить больше всего сил?
— Думаю, что на последний, на «Девушку и смерть».
— Почему же?
— Тут много разных причин. Было очень тяжело, я не высыпался, но в итоге всё получилось, и я доволен. Есть масса удачных деталей. Но было тяжело. И вот еще что, я не хотел, чтобы в этом фильме был юмор. Таков мой сознательный выбор. Почему? Когда фильм с юмором, на площадке тоже много смеются, всё время хохочут, а тут мне было не до смеха, требовалась совсем другая атмосфера, без хиханек. Я сознательно старался снимать фильм без юмора. Совершенно серьезный.
— Не согласен. Я нахожу в вашем фильме юмор. Может быть, юмор довольно черный, но всё-таки… А как, по-вашему, почему русскую литературу так часто экранизируют?
— Чехов очень популярен в мире. В Голландии все актеры старой школы начинали с Чехова. Чехов — универсален. И эта атмосфера чеховских пьес… понимаете? Человек стоит у окна, члены семьи прогуливаются, разговаривают между собой, говорят о будущем… Для меня это типичная картина России, чеховской России. Чехов — пожалуй, главный символ русской культуры в мире, но я не могу себе представить, что такое Пушкин, музыка стиха у Пушкина, звучание — всё это можно оценить только в оригинале. Не зная русского языка, не поймешь Пушкина. Но есть одна маленькая шутка, в которой, мне кажется, отразились особенности русского юмора. Правда, ее никто не понимает, но всё же… Это я забыл название, из рассказа Пушкина. Два помещика ссорятся, и один присваивает землю другого. И тогда второй помещик уничтожает свой дом, чтобы наказать первого.
— «Дубровский»!
— Да, да, «Дубровский!». Я подумал: какие странные люди, как можно уничтожить свое имущество ради того, чтобы наказать соседа? Это же невероятно, и это смешно, и это какой-то особый образ мысли… Такое понятно только русским. А сейчас я читаю Тургенева, слушаю Чайковского, Мусоргского, Шостаковича. Мне нравится русская музыка тем, что она совершенно зримая. Слушаешь музыку и ясно видишь перед собой картину. Музыка, которую можно видеть! В русской музыке всё легко визуализируется. Чайковский — зримая музыка, Мусоргский писал музыку по мотивам картин, Прокофьев — такие музыкальные полотна. Это очень характерно для России.
— Шнитке…
— Да-да.
Джон Уотерс
Бойтесь Джона Уотерса! Сам его вид без всяких оговорок свидетельствует о том, что перед вами — нехороший мальчик, тайный обольститель, герой песни Мика Джаггера «Симпатия к дьяволу», который честно признается миру в своих пакостях, низостях, незаметно провоцируя вас перетрясти собственный житейский опыт и призадуматься, а, может быть, и мы — только, пожалуйста, без лицемерия! — вы не раз и не два испытали на себе чары его соблазнов. Очень сложно отслоить живого Джона Уотерса от его фильмов, а главное, от сотни интерпретаций его творчества, на котором отточили свой талант тысячи умных голов, знатоков постмодернизма, трансгрессии, «кэмпа», интеллектуального трэша и др. Он довел до абсурда, до климакса «измы» американских патриархальных устоев, его трансгендеры и транссексуалы всегда одеваются как герои «Унесенных ветром» и американских телесериалов. Вот уж — поистине «антипатриот», а вот на тебе! — блистательная «Лак для волос» не раз обретала новую жизнь в бродвейских постановках, узаконивая гендерную девиантность как новое слово в стилевых пиршествах нью-йоркских подмостков, да и «Розовые фламинго» никуда не делся, перевоплощаясь в ремиксах и римейках. Умом этого вечного террибля с одного захода, разумеется, не понять, но устоять перед соблазном поговорить с ним, автором самого отвратительного фильма всех времен и народов, на лаунжах Берлинале, согласитесь, невозможно!.. Опять это слово — «соблазн»…
