— Финал картины соответствует финалу романа?
— Да, финал тот же. Я не менял смысл романа. Изменил только два момента. В книге умирает младший брат. Я посчитал, что будет лучше, если это будет старший брат. Более слабый оказывается победителем. И второй момент — это то, что начало действия не является началом заболевания, в начале фильма болезнь возвращается снова. И поэтому было невозможно показать начало болезни, потому что это бы заняло слишком много времени. Человек не может сдаться, отказаться от жизни так быстро. Но когда ты думаешь, что у тебя все в порядке со здоровьем, и вдруг через три года недуг возвращается, вот тогда человек может впасть в отчаяние.
— Ваши фильмы всегда подчеркнуто кинематографичны, вы словно специально отстраняетесь от своей основной профессии театрального режиссера. А фильм «Габриэль» мне показался чуть более близким именно к театру…
— Мне кажется, это только ваше впечатление. Эта картина столь же кинематографична, как и предыдущие. Но, конечно, поскольку много костюмов, много текста, там всего два человека в большом доме, создается впечатление, что этот фильм более театральный. Но я думаю, что по сути он такой же, как и многие мои картины. Иногда использование большого количества театральных приемов помогает создать настоящее кино. Может быть, именно потому, что я больше не боюсь, что люди скажут: «Это театральный режиссер, а не кинорежиссер», я позволяю себе больше заигрывать с театром. Это значит, что я вернулся к своему родному языку.
— Любой исторический фильм — и «Габриэль» не исключение — вынуждает режиссера сталкивается с обилием разнородных стилей соответствующей эпохи. Как в этих лабиринтах не потерять свое «я»?
— Я пытаюсь найти собственный стиль. Конечно, история хранит много отпечатков; рисунков, фотографий каждой эпохи. Но ее нужно придумать так, как если бы вы ничего о ней не знали, как если бы все документы были утрачены. Ее нужно воссоздать. Многие принятые мной решения не согласуются со временем, со стилем времени — я свободно допускаю анахронизм в костюме, в машинах на улице. Так лучше. Но, повторюсь, действительно нужно заново изобрести эпоху, создать ее. Моей задачей было воспроизвести как можно подробнее некий период времени и понадеяться, что спустя минут двадцать или полчаса зритель о нем просто-напросто забудет и эпоха, костюмы, декорации — всё станет выполнять роль увеличительного стекла, чтобы показать двух людей. Людей не сегодняшнего дня, но столкнувшихся с теми же проблемами, что и мы, а они существуют во все времена. Это внутренняя проблема семейной пары, когда любви больше не осталось.
— Этот фильм «Габриэль» — скорее, о нем, а не о ней, хотя фильм назван в честь героини Изабель Юппер…
— Хорошо то, что половина зрителей считает, что фильм о ней, а половина — что о нём. Это значит, что фильм хорошо сбалансирован. Я не в состоянии выбирать, и не просите. Я надеюсь, что мне удалось описать их обоих в одинаковой степени как можно точнее, с одинаковой подробностью. Он меня очень интересует и пугает, и мне его жаль, потому что он был слеп и слишком поздно понял, что не жил и не любил. Но и она меня тоже очень интересует, потому что она никогда не лжет и всегда говорит правду, даже если эта правда оказывается загадочной.
— Мне всегда интересно знать, как режиссеры выбирают лица для своих картин, особенно исторических…
— Есть очень-очень много лиц, которые использовать невозможно. Например, некоторые статисты, которых я видел только на площадке в костюме и парике. Я говорил, нет, этот не подходит, он выглядит слишком современно. Но объяснить это невозможно. Например, Паскаль Греггори замечательно выглядит в костюме, с характерной стрижкой. Изабель тоже. Подходят далеко не все. Я мог бы устроить кастинг прямо сейчас и сказать, кого из официантов в этом ресторане (беседа происходила в венецианском кафе «Пагода» на Лидо. — П. Ш.) я смог бы использовать.
— Можно сказать, что вы постоянно находитесь в состоянии кастинга?
— Да, я всё время будто присутствую на кастинге. Моя задача — присматриваться к людям, даже на улице, когда я сижу в баре, в кафе, везде. Когда я читаю газету, я смотрю на людей. Когда человек идет по улице, я пытаюсь представить себе его или ее жизнь. Я любопытный, и мне никогда не бывает скучно. Можете оставить меня с книжкой в кафе в любом конце света, и мне будет интересно. Конечно, если там не слишком много туристов. Мне нужна реальная жизнь. Но меня интересуют всё.
— Лицо Изабель Юппер принадлежит любой исторической эпохе…
— Да, она может сыграть всё. И в этом ее проблема. Ей слишком легко играть. Ей никогда не бывает трудно. Она может сыграть всё, что угодно. Сыграть, изобразить. Так что в эту блестяще отлаженную машину нужно внести некий беспорядок, чтобы получились острые углы, чтобы ее саму удивить. И потом удивить зрителей.
— Это универсальная история или она принадлежит определенному историческому периоду?
— Действие я ни за что не перенес бы в наши дни, потому что получилось бы невыразительно и, наверное, скучно. А в остальном, полагаю, эта ситуация вечна, потому что проблема любви, замужества, семьи вечна. Просто мне кажется, моих героев легче представить именно в том времени, чем в современной квартире с богатыми людьми. Может быть, еще и потому, что сегодняшние богатые люди совершенно ничего интересного собой не представляют. Возможно, и в 1912 году они были такими же, но, по крайней мере, у нас складывается впечатление, что они были более умными или образованными. Возможно, мы ошибаемся.
— В вашем стиле есть редкое сочетание эмоциональности и одновременно, я бы сказал, интеллектуального комментария к этим эмоциям…
— Я, как режиссер, пытаюсь средствами фильма, при помощи камеры, декораций, музыки передать зрителю эмоции героев, которые они сами не привыкли проявлять. Да, у них действительно есть проблема с собственными эмоциями. Они их не слишком хорошо понимают, им бывает страшно, когда они их испытывают на прочность. Они так давно забыли, что у них есть тело и душа.
— Порой мне казалось, что я могу отключить звук и цвет и наслаждаться вашим фильмом как черно-белым и немым…
— Иногда мне просто необходим цвет и звук, но иногда становится скучно от постоянного присутствия цвета и звука. Иной раз тишина прекрасна. И не только потому, что вначале кино было немым. Просто ради тишины. Иногда интереснее прочитать что-нибудь, а не услышать, как кто-то это прокричит. Иногда интереснее побыть в полной тишине. Так спокойнее. Иногда интереснее увидеть, как муж пытается изнасиловать свою жену именно в черно-белом изображении и без звука, только с музыкой. Черно-белое изображение всегда прекрасно. Я пытаюсь использовать все средства, которые мне предоставляет кино, чтобы как следует рассказать историю.
— Почему вы выбрали русский романс для фильма?
— Это стихотворение Пушкина «Ночь». Из-за того, что его поет сопрано, никто ни слова не понимает. Райна Кабаиванска, исполнительница песни, сама ее выбрала. По-моему, в ней говорится о чудесной ночи и вечной любви. Очень романтическая песня. Полная противоположность тому, что происходит между нашими героями.
