– Жрать охота, – посетовал Норов, почёсывая живот. – Чали, у тебя будет чего погрызть?
Я зарылась в сумку. Мы так спешили убраться из Солнцеясного и опередить обещанную Зимом месть разбуженной стихии, что совершенно не позаботились о припасах. У знающего даже дорожной сумки не было – каким я его разбудила, таким он в путь и отправился, а у меня после лавок Солнцедивного осталось лишь немного бубликов и укропа. Но да извозчик нам нужен живым и полным сил…
Отдав Норову тёплые бублики, я украдкой подбросила в карман его тулупа пару искр – согреть одежду и обувь. И зажевала ветку укропа. В отличие от людей, страдающих в холода повышенным обжорством, я, наоборот, насыщалась силой и могла несколько дней не есть вообще. Но вот чайку бы… не отказалась. У меня и травка подходящая есть.
Первым вернулся пёс, сбросив к хозяйским валенкам чью-то несчастную тушку. Меня слегка замутило. Дорожная жизнь – дорожной жизнью, но от такого откровенного «мяса» мне со времён Гиблой тропы было не по себе. Норов просиял, потрепал пса по морде и снова нырнул под сиденье, выгребая оттуда помятый котелок, вертел, рогатины, нож и прочие необходимые для решения многих проблем вещи.
Пёс опять перемахнул через снежную стену и скрылся в лесу, зато появился Зим. При виде тушки он одобрительно хмыкнул, сгрёб дрова и отправился обратно. Норов подхватил походное добро. А мне остались только тулуп… и совесть.
Знающий работал и не жаловался, но едва мы остановились, я сразу заметила на его руках кровь – морозные трещины вскрылись от напряжения. И мне стало очень стыдно и противно на душе. Я ведь могла без особых затрат проложить длинный солнечный путь – и растопить снег, и прогреть землю, чтобы она забрала воду. Но открываться… нельзя. Разве что по чуть-чуть, не привлекая внимания, удлинять проложенную Зимом дорогу…
Поколебавшись, я решила послать с утра Вёртку на расчистку дороги, прихватила тулуп и отправилась вслед за своими спутниками. Мимо густых елей, отводя тяжёлые лапы, осторожно и медленно, чтобы не получить веткой по лицу. К небольшой полянке, на которой гордо возвышался огромный сугроб с чёрной дырой – входом. В полнейшей, напряжённо замершей тишине – ни птиц, ни зверья. Природа затаилась, словно выжидая.
– Ось, наломай лап, – раздалось из сугроба. – У тебя же осталось немного силы?
– Да, – коротко отозвалась я.
Сбросила у входа тулуп и отправилась выполнять наказ. Пока никто за мной не наблюдал – с помощью подручных искорок. А когда Вёртка предупредила о появлении Зима, я села на еловые лапы и устало вытянула ноги. Это ужасно – не иметь возможности быть собой, чаровать не скрываясь и без страха…
Знающий посмотрел на меня с подозрением, к которому я уже начала привыкать, сгрёб еловые лапы в охапку и исчез в сугробе. Вёртка сразу же передала, что «можно». Я вскочила на ноги и быстро нарезала ещё с десяток лап. Внизу они росли огромными, пушистыми, пышными. Штук пять вполне сгодится для одной удобной лежанки.
Зим опять выбрался из сугроба, оценил мою работу, скомандовал «хватит» и забрал ветки. А мне опять достался неприкаянный тулуп. Я ещё немного побродила вокруг сугроба, услышала: «Ось, ужин!» и, пропихнув вперёд себя тулуп, пригнулась и просочилась в сугроб.
Насчёт ужина знающий зачем-то пошутил – вода в котелке едва закипала, и нечто, похожее на мясо, трепыхалось на поверхности. Норов закончил сооружать третью лежанку, почесал в затылке и скривился, проворчав: «Сыро!» Дрова тоже еле теплились. Я закатала рукав и с сожалением использовала одно из последних осенних заклятий, просушивая и ветки, и дрова, и одежду.
Костерок у дальней стены сразу затрещал веселее. С низкого потолка закапало, но Зим приморозил подтопленное, заодно уменьшив «дверной» проём. Сам он – зимник же – мог долго обходиться без тепла, «прогреваясь» работой с чарами, но вот второй хладнокровный… В сугробе (да рядом с костром) было довольно тепло – для меня даже слишком, но извозчик, промёрзший за день на облучке, ёжился и очень старался не стучать зубами.
– Оденься, – я бросила Норову согретый тулуп.
И села на лежак, закопавшись в сумку. Так, укроп, чайные травы, три бублика…
В сугробе быстро стало душно и жарко. Дым от костра и варева поднимался к потолку, но, как я слышала, никаких «труб» в снежных домах быть не должно, только низкий вход. Всё для сохранения тепла. Я поёрзала, привалилась к стене и закрыла глаза. Норов, судя по сопению, тоже устало задремал. Только Зим бдел – и за едой, и за огнём, и за погодой.
Я проснулась внезапно, когда за моей спиной задрожала стена. И сразу же услышала разочарованный вой – голодный, сердитый. Дом вздрогнул, но выдержал. Я выпрямилась и встретила взгляд сразу двух внимательных пар глаз – Зима и пса, который успел просочиться в дом и теперь занимал собой едва ли не всё свободное пространство. Под его боком, согревшись, счастливо похрапывал Норов.
– Начинается, – негромкой заметил знающий, помешивая «суп» единственной ложкой. – Слышишь?
Снова сердито взвыло. Раздался глухой удар, и дом-сугроб тряхнуло так, что с потолка посыпалась наледь.
– Выдержит, – Зим снял с огня котелок и протянул мне. – Доедай, пока горячее.
Я ещё не проголодалась, но по человечьей природе должна бы, поэтому взяла котелок и доела остатки супа. Остальные, судя по всему, поели, пока я спала. Знающий тщательно вычистил пустой котелок снежком, насыпал с руки снега и снова подвесил над огнём – для чая.
– Проследишь? Посплю.
Я молча кивнула. Зим растянулся на лежаке, отвернулся к стене и сразу же засопел. Но – чутко. Очень чутко, подтвердила и Вёртка, «предупреждая», что искрами баловаться не стоит. Да и пёс к магии не располагал. Он лежал неподвижно, зажмурившись, но я остро ощущала – не спал. Конечно, пёс никому ничего не расскажет, но вот среагировать на простейшие чары может непредсказуемо.
А зима злилась, безумствуя: дом дрожал, осыпаясь снежной крошкой, вой стоял такой, что закладывало уши. Снег в котелке растаял, и вода начала закипать. Поворошив палкой угли и подбросив в огонь пару веток, я высыпала в воду травы. И, помешивая чай, думала.
Ещё сочиняя маме послание, я сообразила, что разбудить сгусток не так-то просто. Могла ли справиться с этим одна знающая? Или их всё-таки было двое – Тихна и Горда? И если Тихна под прикрытием «родичей» проникла в город давно и беспрепятственно, то Горда могла отсидеться в одной из ближайших деревень, а потом или невидимкой проскочить, или под тем же чужим обличьем. Тогда она, конечно, рванула из долины и опережает меня ненамного – на всё те же четыре-пять дней, и я вполне могу настигнуть её на центральном северном. Зима затруднит ей передвижение так же, как и мне.
А второй мучивший меня вопрос: зачем? Зачем они разбудили дыхание Стужи? Он бы им не подчинился – он послушен лишь хозяину. Остальные, даже сторож и его семья, вряд ли имеют власть над сгустком. Держат сонные чары – и только. Так зачем? И единственный ответ: плата. Они сделали это в обмен на знания. Второй вопрос – зачем будить сгусток – ответ имел простой и страшный: искать старую кровь. Именно для этого они и создавались.
