Я быстро написала несколько записок – наставителю, Травне и Дремню. Снежне писать… побоялась. Она – из Мудрых, и я не так хорошо её знаю, как хотелось бы. И не так доверяю, как могла бы. Я видела-то наставительницу Зима раза два-три. Наверное, с ней лучше поговорить лично. По возможности.
Или – нет.
Со времён встречи с Тихной во мне нарастали неприятные подозрения. Мало того что знания Забытых на дороге не валяются. Нужные знающие – тоже. Надо ведь понимать, кто примет знания, а кто (такие, как я) – нет, зато с удовольствием придушат или сдадут предлагающего общине. А если некто знал, кто точно примет знания и взамен сделает всё необходимое… То он среди нас. Может, даже среди Мудрых.
А может, от страха за будущее своего народа я начинаю потихоньку сходить с ума.
Или нет.
Вестники сами подлетали за письмами – для наставника и Травны сели на подоконник первыми, и я привязала плотно скрученные записки к лапкам. А вот вестник для Дремня долго не находился. Теребя письмо, я обводила вопросительным взглядом жёрдочки, но птицы не реагировали. Мне стало не по себе. Неужели и этот пишущий встрял в нехорошую историю?.. И так появилась мысль направить весточку Дорогу.
Пока я писала следующую записку, один из вестников – крупный, старый – сел прямиком на письмо Дремню. Чёрные глаза давно не видели, затянутые белесой плёнкой, но он знал свои силы и верил в себя.
– Он жив? – спросила я одними губами.
Мы с Дремнем не были друзьями – после Забытых искрящие не доверяли никому, только своему народу, – но отчего за приятеля-пишущего стало… страшно. И очень захотелось, чтобы вестник нашёл его. Непременно. И, надеюсь, Дремень просто застрял, застигнутый внезапной зимой, в какой-нибудь дыре, как едва не застряла я.
Птица склонила голову набок и замерла в столь неоднозначном положении. Значит, жив. Хотя бы. Иначе вестник не подлетел бы.
– Передашь чары? – уточнила я ещё тише.
Вестник кивнул.
Я быстро прикинула, что у нас есть общеполезного и непримечательного, чтобы и помочь, и не выдать себя. И всё-таки остановилась на осенних чарах – исцеляющих, рвущих путы, добавляющих силы.
Прикрепить крошечную язвочку к письму – и всё.
– Доставишь? Уверен?
Птица снова склонила голову набок. Видимо, это означает «да, но…»
– Попутного мира, – я улыбнулась.
Вестник опять кивнул и тяжело вылетел в окно.
И (права Мирна, жив её сын) сразу же подлетел четвёртый вестник. Он отыщет Дорога очень быстро, вот только, к сожалению, путь от него не узнать. Птицы никому ничего не должны – и никогда никому ничего не показывают и не объясняют. «Работают» за постоянный кров, еду, питьё и спокойный отдых на жёрдочке, перемещаются своими, странными и волшебными путями, недоступными другим, – и всё на том.
К записке Дорога я прикрепила ещё одну полезную язвочку чар. Вестник сцапал записку и был таков. А я отсчитала положенные монеты, бросила их под бдительным взглядом смотрителя в короб, попрощалась и вышла.
На улице щипал мороз и слепяще сияло солнце. И оказалось очень много людей – тех, кто ехал по делам в горные долины, остановился на ночлег да застрял из-за зимы. И тех, кто продолжал приезжать – через сугробы, с помощью заработавших зимников. Сани – нарасхват, постоялые дворы – битком, на улицах оживлённая толкотня и предположения, сплетни, слухи, ругань…
Я поморщилась. Там, где я выросла, народу было мало, и каждый раз, когда я оказывалась в суетливой и гомонящей толчее хладнокровных, хотелось лишь одного – сбежать. Подальше. В тишину и безлюдье, где много свободного места и воздуха. Терпеть их не могу… Хорошо, повезло каморку на чердаке урвать – там не топилось, а ночевать на холоде мало кто из людей рискнёт.
Потоптавшись у почты, я спустилась с крыльца… и встала. Так, будто что-то забыла. А что я могла забыть?.. Вроде ничего. Забежать в ближайшую харчевню за едой – и в путь, искать таинственную «тень-на-снегу». О, точно. Карта. Бегая по одёжным лавкам, я видела и лавку мастеров. И, кстати…
Брусок. Деревяшка Тихны по-прежнему лежала в сумке, завёрнутая в новую рубаху. То, о чём сходу не догадается помнящий, под силу понять мастеру чародельных предметов.
Чароделы – это знающие, получившие очень маленькие осколки сил. Сложные чары, как у нас с Зимом, им были не по плечу, зато мелкие – зелье от хвори сварить, амулет защитный создать – вполне. Им сам Шамир велел разбираться в особенностях древесины. О материалах, удерживающих чары, они знали всё и даже больше. Мы в сложные для общины времена тоже брались за амулеты и прочее, но всегда под строгим надзором чароделов. Ибо иному обучены.
Основавшие общину знающие опытным путём вычислили, что все чаровники получают от Шамира одинаковое количество сил. Искра-осенница, человек-зимник, говорящая-летница – по уровню силы знающих мы были равны. А вот чароделам силы доставалось меньше нашего – но тоже одинаково, если сравнить их между собой. Кого же на какой путь направить, решал уже Шамир. По своим загадочным причинам.
Извини, Дорог… Потерпи чуть-чуть.
Лавку я нашла быстро и ещё на крыльце строго наказала себе не смотреть по сторонам и не пялиться на яркие склянки. Когда мама брала меня, малую, в «большой мир», я всегда просилась в лавку. Просто посмотреть. Полки с разноцветными зельями, амулеты в шкафчиках за стеклом, камешки, свитки и карты на столах и подоконниках, длинный прилавок в старинных книгах… Всё это вызывало во мне непонятный восторг и желание посмотреть, пощупать, понюхать, раствориться в ярких красках и необычных запахах… И теперь тоже вызывает.
Я предупредительно стукнула в дверь и вошла.
Сухонький старичок, сидящий у окна и что-то записывающий в книгу, встал и улыбнулся:
– День добрый, чали. Чем могу помочь?
– Осна, – я закатала рукав и показала метки. – Добрый, чалир.
– Смешен, – он почтительно склонил голову. – Дело иль заработок?
И я подумала, что да, в другое время с удовольствием осела бы в лавке чародела – и приработок, и интересное занятие, и нравится мне здесь до тихого писка. Но…
– Дело, – со вздохом отказалась я от скрытого предложения. – Во-первых, карта.
– А во-вторых? – Смешен споро зашуршал бумагами на соседнем столике.
– Таинственный предмет, – туманно пояснила я.
– Хм… – старый чародел быстро нашёл туго свёрнутую карту. – Коль таинственный – то пойдём-ка в мастерскую, – и, чуть повысив голос, позвал: – Нема! Присмотри за лавкой, – и, словно оправдываясь, добавил: – Славная девка. Шустрая, умненькая. Одна беда – молчит, как рыба.
Повеяло теплом, и из неприметной боковой двери выскользнула хрупкая девушка. Пушистая чёрная коса, смуглое личико, прозрачные янтарные глаза. Длинная серая юбка и передник в пятнах, рукава рубахи закатаны. Меток от чар на ладонях я не заметила – то есть она просто говорящая.
