Нема снова покачала головой: мол, не надо. И показала на один из стульев у окна: дескать, жди. И убежала.
Я устроилась за столом, развернула оставленную Смешеном карту и прижала уголки старыми книгами. И погрузилась в изучение. Чародельные карты, едва их немного подержишь раскрытыми, становятся объёмными, «живыми» – и «поднимаются» чернильные холмики горной гряды и чёрные коробки острогов, и бегут реки, и перекатываются волны морей. А рядом с крупными городами суетятся крошечные человеческие фигурки.
Чернила – огромная редкость, и «живые» чернильные карты – более чем щедрый подарок… Заманивает, точно. Но я и не против. Кабы не Шамир и творящиеся в нём странно-страшные дела…
Отыскав на карте Холмистый, я провела пальцем линию – через центральный северный, к трём небольшим деревенькам поодаль от пути. Вероятно, моя тень-на-снегу где-то здесь… Линия налилась синевой и осталась на карте. И, если Смешен не пожалел сил, чар и времени, карта и в свёрнутом виде поведёт в нужном направлении.
Однозначно сманивает.
Однозначно сманюсь. Как только – так сразу.
Нема вернулась быстро – собранной в дорогу. Длинная тёплая чёрная юбка, подпоясанная шубка чуть выше колена, объёмный капюшон, из-под которого змеилась блестящая коса, сумка через плечо.
Смешен, появившийся следом, проворчал что-то про «этих девчонок» и махнул рукой. А я, попрощавшись и выходя из лавки вслед за говорящей, подумала, что с удовольствием поменялась бы с ней местами. Её же никто никуда не гонит – сиди спокойно да мешай зелья и плети амулеты, а она бежит к опасности со всех ног, ловко подбирая юбку. И остаться бы в лавке, чтобы по миру носился кто-то другой, выискивая и вынюхивая, а я бы мешала зелья да плела…
Вот только когда в Холмистый за старой кровью нагрянет Забытый, будет поздно жалеть, что я ничего не сделала, хотя могла.
Мы отличаемся от хладнокровных не только силой в крови. Мы не ждём, когда беда постучится в дверь, и не делаем вид, будто её нет – или она всего лишь страшная сказка, древний тёмный слух. Мы начинаем действовать, едва на снегу появится хотя бы намёк на тень опасности.
Говорящая шла по торговой улице быстро и уверенно. С ней здоровались, она кивала в ответ, но шаг не замедляла. Я, толком не отдохнув после происшествий в долине, едва за ней поспевала, запрещая себе расслабляться. И заранее выстраивала последовательность действий, если опять напорюсь на сгусток. С дыханием Зноя будет сложнее, чем с дыханием Стужи. Последний боится жара, в отличие от первого, который был этим самым жаром создан.
За воротами мы дружно замедлились и зажмурились. Слепящее ледяное солнце, в городе таившееся за широкими крышами, здесь ударило по глазам. Всё, что я успела заметить, – широкая укатанная дорога к центральному северному и сияющая белоснежная равнина. И очень высокое, после бесконечных снежных туч в долине, полуденное небо.
Нема нащупала мою руку и потянула за собой. Я прикрыла рукавом глаза и последовала за говорящей. Но, пообвыкнув, сколько ни оглядывалась, видела лишь бесконечную снежную пустошь. И лишь взобравшись на пригорок, вспомнила, почему город называется Холмистым. Покатые холмы скрывались под толстым слоем снега и, в свою очередь, прятали в снежных «складках» одинокие хуторки, редкие голые рощицы, верстовые столбы, указатели и даже приближающихся путников, которых не разглядеть, пока не поднимешься на вершину холма.
Пока мы добирались сначала до центрального северного, а потом – до деревушки, говорящая не сказала ни слова. И мне нравилась эта непринуждённая тишина, нарушаемая свистом ветра, скрипом свежего снега, редкими вскриками птиц в рощицах и далёким понуканием извозчиков. После Зима с его неуёмной подозрительностью рядом с Немой было очень спокойно. Как и ей со мной. Я знала, почему она не говорит, и она знала, откуда мне об этом известно. Да и я тоже не шибко разговорчивое существо. Мне проще делать.
Первая деревушка показалась довольно быстро. Остановившись на холме глотнуть воды, я насчитала с десяток низких каменных домиков, окружённых облезлыми деревьями и кустарниками. Поднимались к небу серые столбы дыма, злобно переругивались псины, а во дворах, расчищая снег, возились люди. А помогала работе песня, плывущая над снежными холмами. И деревенские пели так слаженно, что у меня душа сжалась.
Когда-то, в незапамятные времена, мы тоже всегда пели – за работой, за отдыхом, встречая новых искрящих, провожая уходящих… Но о том, что когда-то давно нас называли поющими, уже почти забыли даже мы сами.
Видимо, на моём лице проступило что-то… говорящее, и Нема сочувственно сжала моё плечо. То есть поняла, кто я. Наверное, к лучшему. Честно говоря, я порядком устала таиться и лицемерить. И очень хотела хоть иногда, хоть немного, хоть с кем-нибудь побыть собой. Настоящей.
– Нам нужда деревня с тенью-на-снегу, – кашлянув, напомнила я.
Говорящая кивнула и указала на едва заметную в сугробах тропку, что ответвлялась от основного пути, обходила деревню и убегала в холмы. И первой поспешила вперёд. Я глянула на солнце. Зимой темнеет быстро, и ещё поэтому я рискнула задержаться в городе. Ночью люди спят, никто ничего странного не заметит. Дыхание Зноя – сильный противник. Зажимать собственные умения, боясь выдать себя лишней искрой, будет смертельно опасно.
А пока мы шли, люди пели. И, проходя мимо домиков, я поймала себя на том, что пою вместе с ними. Даже, кажется, иногда вслух. Никаких слов, только мотив из протяжных гласных – спокойный, глубокий, неизменный, умиротворяющий. Точно полноводная река медленно и неспешно струится вдоль тихих берегов.
Нема на ходу покопалась в сумке и, обернувшись, протянула мне куль сладких ватрушек – уже тёплых от чар. Я благодарно улыбнулась, взяла кулёк и с удовольствием принялась за еду.
Пишущие, горячая кровь, – весеннее солнце: припекающее обманчиво мягко и приятно, сжигающее медленно и незаметно.
Искрящие, раскалённая кровь, – палящее летнее солнце: невыносимое, изнуряющее, испепеляющее, иссушающее.
Говорящие, тёплая кровь, – осеннее солнце: ласковое, усталое, ненавязчивое, неопасное. Почти. После затяжного весеннего и летнего жара оно добивало измученных людей быстро, метко, безжалостно и бесповоротно.
А безлетные, обжигающая кровь, давно уподобились луне – светят, но не греют, и лишь тогда, когда их никто не видит.
Вторая деревня показалась тоже скоро. Верста – и из-за пушистого холма, чёрные в густых сумерках, вынырнули далёкие домики. Я насчитала двадцать заснеженных крыш и снова услышала пение – уже другой мотив, но всё такой же близкий сердцу и вызывающий горькую тоску по полузабытому прошлому моего народа. И я снова заметила, что подпеваю. Но Нема не обращала внимания – и ладно.
Не дойдя до деревни, говорящая свернула на обходную тропу – узкую, протоптанную между сугробами. Я сосредоточилась, снова вспоминая цепочку чар, которые наверняка возьмут дыхание Зноя. И когда деревня осталась позади, озвучила свой план Неме. Та молча выслушала и покладисто кивнула. А первым пунктом значилось зайти в третью деревню и узнать легенду. На всякий случай.
