И пусть, думается сонно. Уводящая повсюду – от неё не спрячешься. Или в избе перетопленной задохнуться, или утопнуть, или… А здесь – красиво… Смотришь – и забываешь…
– Тих… – голос дрожит. – У меня что-то… с глазами. Какое-то всё… другое. Видишь?..
Я лениво открываю глаза и удивляюсь. И верно, другое. Серое. Точно пеплом припорошённое. Серые сугробы, серые деревья, серое небо. И солнце – тусклое-тусклое. Я села чуть удобнее, протёрла глаза и снова удивилась. Вроде же рук не ощущала… а они тут. Вот они. На месте.
Поворачиваюсь – и вижу… кого-то. Серый полушубок, капюшон, а на лице и руках – чёрные трещины. Но память подсказывает – девушка. И вроде бы даже знакомая.
– Ты кто? – спрашиваю с любопытством.
– Н-не знаю, – она осматривает свои руки. – А ты?
– И я не знаю, – отчего-то это кажется забавным, весёлым, и я смеюсь.
– Дура! – вдруг снова кричит девушка. – Это же Гиблая тропа! Мы… мы умерли!
– Нет, – подсказала память. – Если бы мы умерли, пришла бы Уводящая. И забрала бы с собой, и отвела к Шамиру. А её нету.
– Ну… да, – голос девушки теряет уверенность. – А что это… на лице? У тебя? И на руках?
Смотрю – а там тоже трещины. Пожимаю плечами. А почём мне знать?
– Ну что, девки, – откуда из-за деревьев звучит усталый женский голос, – догулялись? Доигрались? Повезло, пожалел Шамир. Благословил. Ко мне бегом.
– Куда? – хором. И встаём осторожно, помогая друг дружке.
– Сюда, – сухо отвечает женщина. – На голос. И живей-живей, пока Уводящая не передумала!
Иду послушно, но отчего-то хочется обернуться – и я оборачиваюсь. И вижу, как в воздухе дрожит и расплывается… красноватый дымок. Или какое-то облачко. Но налетел снежный ветер – и нет его.
…Ничего не помню. Какие-то смутные обрывки – мыслей, слов… лиц. Всплывают в памяти – а я не понимаю, что это. Но почему-то нестрашно. Даже интересно – начать сначала.
– Ваше прошлое осталось на Гиблой тропе, – резковато бросила наставительница Снежна – невысокая, сухощавая, с бесцветным лицом.
Обличье, вспоминаю я недавние объяснения. Меченым без них нельзя. Люди думают, что метки чар находятся только на руках, но нет. На лице тоже. Поэтому – всегда какой-нибудь придуманный облик. Так странно: новые знания врезаются в память дословно. А вот то, что до Тропы…
– Как тебя зовут? – Снежна смотрит на меня в упор. И её глаза, вроде бы серо-голубые, вдруг кажутся зелёными-зелёными… и затягивающими, пугающими… как болотная топь.
– Тиха, – говорю неуверенно.
И это всё, что я помню о себе… кажется.
– Тих у нас – выше неба, – морщится наставительница. – Тихной будешь. А ты?
– Горда, – твёрдо заявляет моя… подруга? Спутница? Сестра?
– Ладно, – кивает Снежна. – Тем, кто помнит, мы оставляем прежние имена. Такое редко, но случается. Далее. Ещё что-то помните?
Про имена смешно слышать. И смешно, что они придумывают новые имена в честь сезона своих чар. Ведь можно же вспомнить прежнее. А они прячут своё. Обезображенные лица – за масками, родные имена – за нелепыми прозвищами. И не просто их прячут – сами прячутся. Как преступники.
– Учиться будете у меня, – сухо и резко говорит наставительница. – Всему. Читать, писать, чаровать. Но я вам не мамка и не бабка, сопли подтирать не стану. Готовьтесь. Будет больно.
…Да, и больно было. Голова болит… всегда. Почему ей так трудно впихнуть в себя всё, что ребёнок запоминает сразу? И что вообще-то там прежде отлично помещалось?
Лицо болит. Руки болят. Когда чаруешь – кости ломит диким холодом и пальцы сводит. Потом совсем не спится. И никак не получается согреться. Сидишь в пяти одеялах у натопленного очага – но всё равно холодно, холодно, холодно… Снежна говорит, надо привыкать, теперь так будет всегда, потому что зима уже не снаружи, а внутри. Но как привыкнуть?.. Да никак же! И интерес начать сначала кончается очень быстро, сменяясь злостью на Шамира. Лучше бы забрал…
– Не хочу, – говорю как-то Горде вечером. – Не хочу быть… этим. Согреться хочу. Поесть нормально, чтоб тепло стало, а то как сосульки грызёшь. И домой хочу. Где он, наш дом, Горд?..
– Не помню, – отвечает она тихо и обнимает меня за плечи. – Совсем. Одно вот помнится смутно: что ты там. Что ты оттуда. И мы всегда вместе были, – запинается и вздыхает: – И я тоже не хочу. Устала, Тих.
А я вспоминаю слово-пощёчину – «Дура!» – и думаю: где она? Где эта сильная девушка, которая и на Гиблой тропе не сдавалась? И меня теребила, пытаясь вытащить – хотя бы из забытья? Она поникла, сжалась, руки и губы тряслись от невыплаканного, от усталости, от злости. Она, гордая, смирилась… сломалась?
– Придумай, – шепчу. – Ты же можешь. Ты… ты всегда могла. У тебя всегда всё получалось. Придумай. Спаси нас. Или тебя сломали?
Она молчит, сопит, и я вижу краем глаза: ноздри раздуваются, в глазах – стылая змеиная неподвижность. Как перед броском.
– Есть кое-что, – говорит Горда медленно, осторожно, не сводя немигающих глаз с огня в очаге. – Есть кровь, которая не поддаётся чарам сезона. И никогда не поддаётся холоду. Старая кровь – тёплая, горячая, раскалённая, обжигающая. Раскалённых и обжигающих, боюсь, не найти – искрящие и безлетные сгинули со времён Забытых, но вот говорящих и пишущих полно.
– И что с ними делать? – я смотрю на неё удивлённо.
– Забирать себе, – негромко отвечает она. – Нет, не кровь. Дело не в крови, Тих. Сама по себе она такая же, как у нас – красная. Дело в чарах. Шамир вложил в старую кровь много силы – очень много, и она… как солнце. Всегда греет, даже зимой. Вот его и надо забрать. Солнце.
– Как? – я не понимаю, возможно ли такое.
Но ведь невозможно же!
– Есть способы, – Горда едва заметно улыбается. – Есть.
Я поворачиваюсь и вижу, как меняется её взгляд. Теперь в нём предвкушение. Как и в улыбке.
– Откуда ты знаешь?
– Кладовые меченых хранят немало интересного, – туманно поясняет она. – Я кое-что раскопала… Но, Тих, за ответную услугу. Чтобы кое-что получить, надо кое-что сделать.
В голосе Горды столько… странного, что я ляпаю:
– Убить, что ли?
– И это тоже, – она говорит очень спокойно. И так, будто всё уже решила.
Мне становится не по себе. Убивать… не хочется. И стоит ли моя новая жизнь жизней других?..
– Решайся, – Горда встала. – Или ты со мной, или замерзай здесь в обществе бессердечных сосулек, которые считают, что мы должны быть благодарны Шамиру за новую жизнь и пахать на него круглосуточно – в бесконечной боли и холоде. Лично я не хочу. Я узнавала, скрывалась, таилась, притворялась… даже с тобой. Хватит с меня. Я сбегу первой же зимой и всё сделаю. И получу своё солнце.
