Конечно, одной лишь памяти мёртвой беглянки мало для доказательств… но выше крыши для подозрений.
Снежна – пишущая, Травна – говорящая… Но на постоялом дворе, перед убийством летника, говорил явно мужчина. Тихна не видела лица, но голос запомнила. Мужской.
А посмертная тень осталась в колодце.
Тихна честно призналась, что не сможет распознать Горду – зима обновила её силу, и она наверняка поменяла внешность. И ищи ветра в поле. Кровная связь не поможет – даже у нас Гиблая тропа путает и удлиняет старые связи, а у людей и подавно. Я порвала все поводки, и кусок сущности бывшей знающей превратился в кровавую кляксу на грязной стене.
Пожалуй, я понимала её отчаяние. И немного жалела.
Но всё-таки убрала вовремя.
Да, Шамир, и как же вовремя ты указал мне на Солнечную долину… Сейчас ещё есть возможность распутать этот клубок, уничтожить пробуждённые сгустки и, если повезёт, предотвратить неизбежное. А если не повезёт – приготовиться. Искрящие больше не будут перепуганной безмозглой дичью. А остальная старая кровь… Время покажет.
Отряхнувшись и поправив одежду, я посмотрела на заметённую снегом деревеньку.
Остаётся последнее.
Почистить одной старушке двор. И сообщить, что больше им не надо бояться никаких теней – ни на-снегу, ни своих собственных. И отправить вестника её сыну, но не обычного, а солнечного. Он приснится, согреет душу и материнским голосом позовёт на помощь.
Мы всегда выполняем обещания, даже если даём их только самим себе.
Глава 7. Снежный плен
Ясная погода, так взбодрившая после Солнечной долины, кончилась отвратительно быстро – буквально на следующий день. Выбравшись из «трёх деревень», я отправилась вдоль центрального северного своим путём – прокладывая в сугробах солнечную тропу и наслаждаясь свободой чар.
Вечером, едва стемнело, я перекусила тем, что нашла в доме Мирны – сухари и варенье (я вообще неприхотлива в еде), – соорудила себе снежный дом и завалилась спать. И впервые за долгое время увидела сон – вернее, бессвязные обрывки образов, сплетённые из моей памяти и памяти Тихны. Я снова видела ледяной лес и кровавую дымку тающих слов, мальчика-пишущего в колодце, умирающего летника, мёртвую ухмылку дыхания Стужи. И никак не могла понять, к чему оно снится, и проснулась на рассвете такой уставшей…
Но дорога не ждала. Хотя куда идти, я толком не знала. Просто шла, надеясь уловить след Горды, раз к Дорогу пока не надо. Когда наступит его время, указание говорящей даст знать – подхватит и унесёт в нужном направлении. А что до Горды… Если у неё нет долгов перед чучельником, то единственное место, куда она рванёт, – это опять безлюдный юг. Ибо на равнине прятаться негде. Разве что в крупном городе в щель забиться… И почему-то мне казалось, что Горда движется окольными путями.
И на всякий случай я делала то же самое – шла поодаль, не забывая тормошить единственную слабую капельку крови и спрашивать: «Здесь?» Пока она молчала.
К вечеру со стороны гор пришёл ветер, нагнав снежные тучи, и я сделала остановку. Опять соорудила снежный дом и навострилась спрятаться на ночёвку, чтобы поутру завернуть в ближайший острог за пропитанием и с проверкой, но судьба распорядилась иначе. Едва я уселась на пол грызть сухари, как услышала сквозь вой ветра голоса – очень уставшие, тихие.
Я споро развернула карту, проведя линию от точки-себя до ближайшего жилья. Как я и предполагала, до ближайшего гостевого острога, Заречного, – пара вёрст. Конечно, постоялые дворы там битком забиты (поэтому я и собиралась ночевать в сугробе), зато идти ближе, чем к деревушкам – через реку и, опять же, по холмам. И раз уж я всё равно собиралась туда наведаться… Людей бросать… негоже. Да, не люблю их. Но жизнь бесценна. Любая.
Неохотно одевшись, я выбралась из дома и окликнула людей. Каким ветром их сюда занесло – так далеко от центрального северного?..
Оказывается, заблудились.
Из путаных объяснений извозчика я поняла, что он таковым не был – просто настоящий извозчик приболел как раз по пути между двумя острогами, и пришлось сворачивать на ближайшую же тропу в поисках деревни. Деревню нашли, больного лекарю сдали, попытались выбраться обратно, но началась метель, которую я благополучно проспала в своём снежном домике прошлой ночью. С тех пор несчастные и плутают в поисках дороги на центральный северный.
Не будь в санях деток, я бы засомневалась в столь путаном рассказе. Но из шалей и полушубков взрослых на меня сонно моргали две пары детских глазёнок, между ними сидела очень уставшая пожилая женщина, и принимать семейство из старухи, двух малых и неуклюжего старика за шайку разбойников – глупость, рассудила я.
– Вы зачем в такую погоду в путь-то отправились? – я посмотрела на ездового пса, размышляя, испугается или нет – рисковать или не стоит.
– Дык от тени-на-снегу бежим, – пояснил старик, поглаживая уставшего пса. – Внучат к нам доча ещё по осени отправила – рожать ей, не до малых. Да и нам в радость. Но как тень по деревне поползла – так мы и назад. У приятеля моего по соседству переночевали, передохнули, до Холмистого добрели, сани наняли – и в путь. А куды ещё?
И сказать бы, что нет уже тени… Ладно, потом скажу.
– Я вас провожу, – карта весь разговор настойчиво тянула меня в нужном направлении. – До Заречного – пара вёрст. Не гоните, я вперёд пойду, дорогу немного расчищу.
Старик покладисто кивнул и неуклюже вскарабкался на облучок. Дети, пока мы беседовали, уснули. Их бабушка тоже клевала носом, но бдительно. Я мысленно попросила пса не нервничать, отошла от саней, присела и пустила по снегу несколько искр. Пёс на мои чары странным образом не среагировал. Устал, наверное – они же не железные, хотя иногда кажутся.
– Чали, мож, в сани а? – окликнул старик. – Куды ж ты ножками-то, а? Две ж версты да по сугробам!
– Нет, чалир, не переживай, – улыбнулась через плечо, хотя вряд ли он видел меня в начинающейся ночной метели. – Я же знающая.
Это слово объясняло мало, но в то же время говорило о многом. Старик крякнул и взялся за поводья, я быстро устремилась по солнечному пути, а пёс потрусил следом. Он и видел меня, и чуял – не потеряется и не отстанет.
Я торопилась, как могла, но метель не обогнать. Она налетала то со спины, то сбоку, толкалась и путалась в ногах, колола снегом и выла на ухо, сдёргивая капюшон. Но мне-то ладно. А вот люди, а вот дети… Слепящая круговерть крупных хлопьев – вот и всё, что я видела… но хотя бы не мёрзла. Людей хлёсткий ветер наверняка пробирал до костей.
Мысли о холоде сами собой привели к воспоминаниям Тихны, и я поняла, почему Зим был так неравнодушен к горячительному. Вероятно, оно всё же согревало… хоть немного. Постоянно ощущать себя сосулькой – приятного мало. Как и сгорающим заживо.
Ибо не для людей эта сила.
Что бы ни говорила Горда, кровь с людьми у нас разная. Да, красная, но наша – исстари насыщенная чарами, а у знающих она только пытается ими наполниться. Мама рассказывала, что первым людям старой крови тоже было очень плохо и больно, но они терпели и привыкали. А потом каждое следующее поколение рождалось устойчивее, крепче, и однажды боль сошла на нет, и нужда привыкать и терпеть отпала. Мы горели – и нам это нравилось. А люди мучились.
