И здесь есть два варианта.
Первый – начали люди, ведь о нашем болезненном самолюбии и высокомерии знают больше, чем о полезных чарах. Да, я не слышала, чтобы знающие (в том виде, в котором они существуют сейчас) появлялись до Забытых. Да, я – не слышала. Но если я чего-то не знаю – то это я чего-то не знаю, а оно, это «неизвестное», существует и плевать хочет на моё неведение. И, да, знающие могли появляться и раньше, но в неприметных количествах. Но мне не сочли нужным о них рассказывать. Я знала о странных людях, которые предшествовали Забытым, – о вернувшихся, но и только.
Погодите, вот появится у меня кровный наставитель…
Второй – начала старая кровь. И даже первую волну истребления мог затеять кто-то из старой крови, чтобы «почистить ряды», освободить место… доказать собственную нужность и не зря задранный нос. Но – что-то пошло не так. Сильно не так.
А теперь, выучив уроки прошлого и предупредив вероятные ошибки, всё опять начинают заново, на сей раз надеясь на «так».
Но кто именно, сейчас я не пойму.
Четвёртое: страх.
Он пронизывал мысли каждого, пропитывал ядом. Убивал. Медленно, неторопливо подводил к кромке Гиблой тропы и притягивал Уводящую, манил её запахом и ощущением.
Все четверо до смерти боялись. И этот страх… Он был соткан из нитей разных и более мелких страхов в один огромный, плотный. И такой… цельный, что мне не удалось вычленить и проследить все нити. Я знала, что Тихна боится смерти, а первый «староста» – опоздать и не сделать, и всё. Знала, потому что они сами об этом сказали. Об остальном они молчали. И я не смогла разобраться.
Но этот страх… совершенно ненормальный. Я не встречала такого ни в одном живом существе. Он опутывал их паутинным коконом, становясь не то защитой – от неприятных мыслей и поступков, не то оправданием, не то источником сил – из беспросветного отчаяния, не то… Да, скорее защитой, как мой кокон из искр или солнечный круг. За которым прячешься – и кажется, что никто не доберётся. Держись его – и всегда выживешь.
Страшный самообман, но он работал.
И четвёрка людей-недознающих дико боялась – и работала. Делала своё грязное дело по возвращению Забытых.
Не знаю, сколько бы я ещё так сидела и думала, переваривая чужую память и вычленяя из неё новые детали, если бы меня не отвлекли. В воздухе, презрев приоткрытую дверь, возник вестник – крупный взъерошенный серый птиц. На пол плюхнулся тряпичный свёрток, и вестник исчез так же, как и появился – растворился в воздухе.
Свёрток на вид был мелким, тощим – тёмный холщовый мешочек. И я сразу угадала, от кого. Наставитель Ветрен прислал амулет знающих – так называемое «имя»: знак принадлежности к общине, открывающий любые двери и позволяющий даже у владетелей острогов просить – нет, требовать – помощи и содействия.
Я развязала верёвку и достала амулет – ничего необычного, мелкий «блин» с оттиском символа знающих. Вечное древо – мощные толстые корни, широкий кряжистый ствол, ветвистая крона, на верхних ветвях которой лежало древнее солнце Шамира. Сейчас уже никто не помнил, откуда он взялся, а я помалкивала. Некоторые вещи хладнокровным лучше не знать. Они полагали, что дерево – символ долгожительства, а долгая жизнь – это накопленные знания, и отчасти были прав. Но лишь отчасти. Солнце никто отчего-то при трактовке не учитывал.
Согрев амулет в ладонях, я прошептала своё «знающее» имя, и голое древо на амулете изменилось – зашелестело увядающими листьями. Они укрыли корни, замерцали тусклым золотом, замерли паданцами в воздухе. Я надела амулет на шею и задумчиво провела по нему ладонью, поглаживая.
Когда-то старая кровь носила амулеты-обозначения – до Забытых. И носила с гордостью, на виду. Чтобы люди знали, кто перед ними. Каждый народ имел свой символ и свой амулетный материал – горячая зелёная медь у пишущих, раскалённое серебристое стекло у нас, тёплый золотистый янтарь у говорящих, холодное чёрное дерево – у безлетных. Да, когда-то. Теперь мы их давным-давно не делаем. Незачем.
От невесёлых мыслей меня снова отвлекли – и опять вестник. Я с удивлением посмотрела на вторую птицу – мелкую, гордую. С очередным свёртком в лапках. В отличие от первого, вторая вестница важно влетела в приоткрытую дверь и мягко опустила на мои протянутые руки очередной свёрток – небольшой чёрный вязаный мешочек. От Смешена, поняла я.
Чародел, верный своему слову, сотворил из дымника амулет. «Отрезанная кисть» превратилась в широкий браслет из мелких чешуек дерева, и, сжав его в ладони, я остро ощутила забытую, но кому-то из предков знакомую пульсацию – словно кровь билась в висках.
Я разглядела на чешуйках мелкие символы и улыбнулась. Чароделам положено знать много, и Смешен знал, как «оживить» дымник и вдохнуть в него каплю былой жизни – для жизни новой. Каждая чешуйка – это выемка под чары, которых можно запасти до следующего своего сезона точно. А само дерево будет хранить и сезонную силу. Но мне – пока – это без надобности.
Оба вестника, сделав дело, исчезли, но оставили подозрение – они не последние. Сегодня, видимо, день такой. С Шамиром так часто бывает – он любит копить вопросы. Сегодня об одном спрашиваешь – молчит, завтра – о другом, послезавтра – ещё о чём-нибудь. А потом, в самый неожиданный момент, когда ты уже забудешь о вопросах и найдёшь свои объяснения, мир вдруг начинает отвечать сразу на всё.
И, подтверждая мою догадку, появился третий вестник – прямо надо мной, я обнаружила его по шороху крыльев. Подняла голову, и на меня как посыпались скрученные бумажки – одна, вторая, пятая, десятая… Я невольно зажмурилась – голова закружилась от мелькания-мельтешения. Дождалась, когда вестник, встряхнувшись, вылетит из дома, и лишь тогда оглядела свою «посылку».
Ворох разрозненных клочков указывал на Травну – говорящая всё-таки. Но оказалось, что нет – не Травна. Дремень. И бумажные клочья все были такие… словно второпях отщипнутые от чего придётся. И не все оказались бумажными – и тряпичные попадались, и кожаные. Я сгребла их в кучу и внимательно рассмотрела «записку».
Обрывки небольшие, с пол-ладони, и на каждом – не более пяти-семи грубо нацарапанных, бессвязных слов. Я попыталась собрать из них письмо, меняя клочки местами – не получилось. Каждый раз выходило что-то бессмысленное. И, хвала Шамиру, от этого малополезного послания отвлёк очередной вестник – последний. От Травны.
Я отодвинулась от «письма» Дремня и раскрутила свернутые тугой трубкой листы нового послания, испещрённые мелким-мелким почерком – Травна постаралась на минимуме места рассказать как можно больше. Сначала – о Видене, Горде и Тихне, то, что я уже узнала сама. Потом – о сгустках и своей тревоге: да, всё так похоже на Забытых, что она давно связалась со своими. Говорящие не дремлют. И прятаться не собираются.
Составляя ей послание, я, конечно, намекнула на себя – старую кровь, но правду не сказала. Пусть считает меня той же пишущей. Не хочу, чтобы знающие разведали про искру в своих рядах. Не та теперь община, что была прежде – в самом начале её пути. Слишком много там завелось тех, кого теперь я обозначала приставкой «недо-», не внушающих доверия.
