Но не исключает того, что глаза всё же есть.
И хорошо бы пообщаться со Снежной. В момент возвращения Горды и Тихны она находилась рядом и могла увидеть что-нибудь… интересное. Например, некоего говорящего, которого хорошо бы взять живым и без запущенной «воронки».
Предусмотрительные, аж тошно…
К «Птичьей требухе» я подошла расстроенная и раздосадованная. Встряхнулась и напомнила себе, что надо собраться. Совсем недавно я бы летела сюда, чтобы разделаться, наконец, с Гордой… а теперь – всё.
Цель сменилась.
Эта недознающая с наверняка запущенной «воронкой» меня больше не интересовала. Она умрёт и не расскажет ничего полезного. Она уже давно не ниточка к ответам. Однако она – «узелок». Поставить точку в деле, которое так внезапно началось в Солнечной долине. И заняться следующим.
Вёртка уже находилась на постоялом дворе. Мысленно спросив её об обстановке, я получила ответом невнятное послание – обрывки образов, ощущение дикого возбуждения и никаких предупреждений. И, спрятав в карманах руки, полные искр, осторожно поднялась по гнилым ступеням. Ожидая ловушек на каждом шагу.
Но – зря. Ни пол подо мной не провалился, ни на голову ничего смертельного или связывающего не упало.
Скользнув внутрь, я быстро отступила к стене и обвела помещение внимательным взглядом.
Крохотная обеденная – едва ли с десяток столиков поместится. Гнилые деревянные стены – чёрные и вонючие. Пол скрипучий, ненадёжный, зияющий дырами. Как и потолок. По углам – обломки старой мебели. Даже странно, что в столь процветающем городе и на гостевой улице находится столь жалкое строение. Да, улочки у первой-второй стены во многих городах были бедными и рассчитанными на бедняков – на проходном дворе никто жить не хотел, – но и заброшенных до разрухи постоялых дворов я что-то не припомню.
Хотя…
Сырость. Мокрое дерево. Талый снег. Горячая кровь весны. И – пишущий. Наверняка ещё пару дней назад постоялый двор был вполне приличным – небогатым, но целым. А потом…
Капли крови Горды, зажатые в кулаке вместе с искрами, загорелись, возбудились, предчувствуя хозяйку. Я затаилась у стены и ожидала кого угодно – с их-то тягой к чужим обличьям. Она даже Зимом могла прикинуться.
…потом здесь что-то случилось.
Но Горда явилась сама собой – такой, какой её описывал «муж» Тихны. Молодая, высокая, рыжая, красивая. На вид – едва ли двадцать, выше меня на голову, с солнечно-рыжими волосами, собранными в беспечный хвост на макушке, и очень красивая. Большие светлые глаза, тонкие черты лица, подбородок с ямочкой, милая улыбка.
Вот только слова, сопровождающие солнечный облик, были отнюдь не милыми:
– Искорка… – протянула-пропела она, и глаза хищно прищурились. – Как же давно я мечтала встретить хоть кого-то из помнящих… А ты, оказывается, всегда была рядом.
– Ты бы меня не распознала, если бы встретила, – поведала я прохладно.
– Уверена? – Горда подходила медленно, крадучись, как голодная кошка. – Я уже убивала одну из вас.
За её спиной почудилось шевеление. Как я накрывалась невидимым плащом, так и она пряталась за ширмой-невидимкой у дальней стены. И теперь, когда чары спали, я заметила и ещё кое-кого. Зима, вплавленного в кусок льда – лишь нос наружу. И Вёртку, которая, пользуясь случаем, обвилась вокруг льдины, слабо засияв. По полу поползла разбухающая лужа.
– Уверена? – я улыбнулась, сжав кулаки.
– Солнца было очень много, – Горда только что не облизывалась. – Нам надолго хватило… Верна.
– Если бы это было моё солнце, то его хватило бы навсегда, – сухо заметила я. – Ты убила сильного пишущего. И приняла его горячую кровь за искру. Нет у вас знаний – понимать, чьё солнце светит. И необходимой силы – тоже.
– Кажется, ты пытаешься меня запугать? – она тихо рассмеялась, но глаза были насторожёнными, внимательными.
– Больше не буду, – заверила я.
И ударила первой – любимым пчелиным роем злых искр.
А Горда явно знала, чем прилетит, – мгновенно скрылась в ледяном панцире. Искры примёрзли ко льду, зло шипя, а в меня из щелей полетели острые сосульки. И растаяли на подлёте, сразу обратившись в пар.
Я сжала в ладонях горячее солнце. Горда выглянула из-за панциря, и он ощетинился сосульками. С мгновение мы внимательно наблюдали друг за другом, а потом она улыбнулась:
– Мы можем так бодаться очень долго, Верна.
– Нет, – мне некогда было смотреть за Вёрткой, но вот слушать её ничто не мешало. – Всё закончится очень быстро. Я слишком долго за тобой бегала, чтобы тратить время и на твою смерть.
– Какое самомнение… – в доме враз похолодало – Горда за шипастым панцирем чаровала что-то очень мерзкое.
И очень мне нужное. Ведь чем холоднее вокруг – тем жарче разгорается моё внутреннее солнце.
– Это просто правда, которую вы, хладнокровные недоучки, никогда не примете, – спокойно отозвалась я, неторопливо катая по ладони солнышко, – и никогда не поймёте, – покосилась на вставшего Зима и закинула удочку, надеясь на его сообразительность: – Стужей пламя не потушить. Пока есть те, кто следит за огнём. Кто понимает, что чем злее мороз – тем ярче пламя.
Горда сразу поняла – я ощутила, как резко схлынули волны холода, а чары замерли, недоделанные.
Но и Зим, хвала Шамиру, тоже – мороз ударил с такой лютой злобой, что у меня закружилась голова. Но это помешало мне вспыхнуть – ярко, жарко, смертоносно.
За вдох-выдох сгорело всё – ледяной панцирь, Горда, дом. И Зим бы полыхнул, не будь рядом с ним Вёртки. И я бы полыхнула – если бы взгляды могли убивать.
Когда пепел осел вокруг нас неопрятными кучами, знающий так на меня посмотрел… И, чихнув, сипло процедил:
– Искра, да? Весело тебе было?..
Я отёрла чумазое лицо и честно попыталась спрятать ухмылку, вспоминая короткий разговор о вымерших искрящих. Не получилось. Взгляд Зима стал не просто злым – он вымораживал беспомощной ненавистью.
– Вы, хладнокровные, как невоспитанные дети, – я недовольно фыркнула. – Отчего-то считаете, что вам все обязаны помогать и выполнять каждый ваш каприз. И вас не должны обижать. Вы обесцениваете всё хорошее, что для вас делают, из-за одного плохого поступка. И придаёте ему слишком много веса, хотя так ценить надо хорошее. А редкое плохое считать случайностью. Почему?
Зим сердито тряхнул головой и чихнул в ответ.
– Между прочим, – я оправила шубу и накинула на голову капюшон, – я могла сейчас и тебя спалить под шумок. Никто бы не догадался. И одной проблемой меньше. Я не обязана раскрывать тебе свои тайны. Как и помогать тебе. Я не обязана ничего тебе объяснять. Это ты понимаешь?
Он понимал. Но всё равно злился. И я сурово добавила:
– А ещё я обязана прицепить к тебе «воронку».
