По какой причине, или же вине она не там? Она перестала об этом думать почти сразу, уже на третий день – возможно, дело было в том, что она привыкла быстро ко всему привыкать. Или ей просто было все равно? Может и так. Но виной тому мог быть и чуть горьковатый привкус воды, которую ей давали с первого дня. Привкус какого-то снадобья, которого в воде быть не должно.
А совсем недавно солнце кончилось. Теперь кругом всегда царила холодная ночь. Если бы сверху шел снег, то он бы давно засыпал ее – прямо в ткани, но снег не шел. Она бы умерла с голоду, вовсе не выбираясь из шерсти, но тот, кто сбрасывал ее хлеб и воду, иногда бросал их почти рядом с ней. И когда в желудке начинало сосать совсем уже нестерпимо, она не глядя шарила рукой подле себя, и, если удавалось нащупать хлеб и замерзшую губку, хватала их и тащила в свой очажок тепла, где отогревала, ела и пила. Если рука не натыкалась ни на что, кроме земляных комьев, то она просто лежала дальше, даже не помышляя о том, чтобы выбраться на поиски под холод. Страх перед холодом оказался сильнее чем перед голодной смертью
4.
Прошла неделя, или месяц. Может быть, год. Нет здесь понятий «день» и «ночь», а значит, что и нечему объединяться в недели и месяцы, и не из чего лепить годы.
Странно, что она не умерла от голода или жажды. Но организм ничего не тратил, и почти ничего не потреблял. Все усилия: и тела, и сознания, уходили только на одно – поддержание тепла. А для этого требовалось двигаться как можно меньше, и просто сохранять и поддерживать свой островок тепла и сухости, посреди сырости и холода – там, вне теплого одеяла.
Но однажды она вдруг почувствовала, что стало теплее. Это тепло было даже сильнее того, что ей удалось сохранить здесь, под грубым куском шерсти. Она высунула руку. Не холодно. И даже кусок хлеба, на который тут же наткнулась ее рука, был не замерзший, и даже нагретый. Скинув ткань, она вылезла, и зажмурилась от яркого света, бьющего, казалось, со всех сторон.
Глаза привыкали долго. Она успела, все так же крепко жмурясь, съесть еще три куска хлеба, нашарить и выжать несколько губок. Тело, порядком затекшее, ныло от движения, от которого успело отвыкнуть.
Она огляделась. Кругом лежали плесневелые куски хлеба и высохшие губки – которые все это время сбрасывались сверху. Попыталась сосчитать их, но тут же сбилась со счету.
Сверху послышался уже знакомый шорох. А потом сетку с ямы просто полностью сорвали, пустив внутрь теплые солнечные лучи. И в яму спустили веревку. А по ней спустился человек.
– Ни о чем не думай и ничего не бойся. Сейчас мы уедем отсюда.
Не обращая внимания на хрустящие под ногами сухари, подошел, потом нежно взял за плечи, поднял.
Она не смотрела на него. Зачем он пришел?
Откинув в сторону шерсть, аккуратно отряхнул. Достал откуда-то переливающийся сверток, развернул – это оказался мягкий кусок ткани. Умело обмотав его вокруг ее тела, он удовлетворенно кивнул головой.
– О тебе вспомнили. Выбраться сможешь?
Она наконец подняла голову и посмотрела на него мутным непонимающим взглядом. Кто он? Выбраться? Куда? И зачем?
А потом она просто отключилась. Сознание, привыкшее думать только об одном – тепле, отвыкло думать.
5.
Тепло. Тепло со всех сторон. Мягкая шелковая ткань щекочет тело. Под ней упругие мышцы животного, которое везло ее куда-то… куда? Она открыла глаза.
– Проснулась?
Она обернулась.
Человека, который сидел на седле позади нее и держал в руках узды, уходившие к зубам коня, смотрел на нее по-добром. У него была аккуратно подстриженная бородка и тонкие усы. На вид ему было лет 30. Голова покрыта куском светлой плотной ткани, от солнца.
– Кто ты?
– Тот, кто вытащил тебя, и тот, кто тебя везет.
– Где я была?
– В Яме Безвестности. О тебе забыли. На какое-то время.
– Куда мы едем?
– Туда, где о тебе вспомнили. Пей.
Перед ней оказалась фляга – полный до краев металлический сосуд. Вода оказалась чуть сладкая на вкус, без той горечи, которую она вливала в себя глоток за глотком все время, пока была в яме.
Одной фляги было мало. Но на свет появилась вторая, первая улетела в сторону, мягко упав на песчаную дюну. Потом третья. С каждым глотком в нее вливалась жизнь, раскрывались глаза и возникали новые вопросы, один за другим.
– Подожди, поговорить успеем. – добродушно усмехнулся всадник, видя ее взгляд. – Теперь ешь.
Достав откуда то ароматно пахнущий сверток, он заставил ее забыть вообще обо всем кроме того, что прям сейчас извлекалось из него – куски мягкого вареного мяса, нарезанного ломтями, сочные дольки фруктов и свернутые кулечки ягод. И хлеб – свежий, мягкий, душистый.
– Долго нам ехать?
– Нет, уже совсем скоро. Спи.
И она послушно заснула, обмякла, прислонившись к всаднику.
6.
Ей снился шорох перьев и птичий крик.
– Проснись.
Она зашевелилась.
– Проснись.
Окончательно пробудившись, она потянулась и села, увидела черную птицу, которая улетала от их лошади.
Лошадь стояла, и что-то сосредоточенно копала в бархане перед собой. В руках всадника была бумага, которую тот читал, нахмурив брови.
– Мы едем назад.
– Почему??
– О тебе вновь забыли. Прости.
Скомканная бумага полетела в пески. Пришпорив животное, всадник заставил его развернуться. Потом пустил его галопом.
Она даже не пыталась вырваться. Только слезы двумя бесконечными ручейками все текли и текли из ее глаз, не находя сосуда, который бы мог их собрать.
– Перестань.
Она не ответила.
– Перестань, говорю. – было сказано чуть тверже. Она всхлипнула и перестала. Только засопела – обиженно и разочарованно.
Через некоторое время на горизонте показались какие-то строения. Всадник притормозил.
– Мы почти приехали. – голос у всадника был странный. Казалось, он на что-то решается.
– И что теперь?
– А теперь мы поедем. – Голос приобрел уверенность – Но не туда.
– А куда? В еще одну яму?
Всадник не ответил, только еле заметно покачал головой. Она тоже промолчала. Но на душе стало легче – что угодно, только не яма. Только не яма.
7.
Два дня пути позади. Все это время всадник не останавливался, только изредка оглядывался и тревожно осматривал горизонт.
К вечеру второго дня в воздухе повеяло солью, а пустыня вокруг стала оживать. Поначалу показались зеленые кусты, все чаще стали попадаться пальмы с кокосами, бананами, или финиками. Лошадь стала проезжать густые дикие заросли растений. Показались деревянные и соломенные жилища людей. Сами люди, чьи лица были загорелы и темны, реагировали на их лошадь по разному – кто-то равнодушно провожал глазами, кто-то показывал пальцами, а некоторые и вовсе не обращали на них никакого внимания.
