Последние легионеры разрядили ружья во врагов.
– Вперед, ребята!
И они бросились с ревом навстречу атакующим, в ярости готовые на все. Прямо у редута была жуткая свалка, когда никто никого не щадит, а раненый норовит вцепиться в ногу врага, чтоб не дать ему сделать следующий шаг, и зубами рвет глотку упавшего, ворочаясь в жуткой грязи.
– Куда? – зарычал десятник, хватая Миру за шкирку. – Нечего тебе там делать. Револьвер свой проверь. От него будет больше пользы.
Но его совет не понадобился. Противник все ж не выдержал. Сначала отдельные кучки, а затем и основная масса уцелевших качнулась и под улюлюканье с батареи стала отходить. Уже никто не стрелял вслед, слишком измученные, чтоб продолжать. Последние бойцы ковыляли к батарее, собираясь в кучу. Никто даже не искал трофеи на трупах. У них просто не было сил. Легионеры, кандидаты, пушкари, обозники – все сидели вперемешку, нередко прямо в земляной жиже и лужах.
А потом забили барабаны, и внизу снова началось наступление. В середине шли красномундирники, на флангах, без особого рвения, уцелевшие в предыдущей атаке. Они б с удовольствием тоже отдохнули, но их пинками гнали вперед. Лишь полулюди, как всегда, шли четко и слаженно. Кто б ни был их начальником, сейчас он выбросил на стол последний козырь.
– Почему помощь не идет? – спросил тоскливо один из легионеров.
– Ты идиот? – поморщился его сосед. – Прислушайся, с той стороны тоже стреляют, и как бы там было не хуже. Не бойся, в гости к Всевышнему не бывает опозданий. Мы туда попадем не раньше, чем время наступит.
Рядом засмеялись.
– К орудиям! – заорал знакомым противным голосом десятник.
Мира встала с невольным стоном. Все тело болело.
И тут кто-то запел.
Безымянные легионеры, мы надели форму ради веры.
Наша работа – это кровь, кошмар и тьма.
Песню знали все. Она не относилась к религиозным гимнам или молитвам. Ее написал менестрель Ганикс, но практически сразу стала неофициальным маршем легионеров. Уж очень удачно ложилась и на строевой шаг, и на соответствующие идеи.
Мы пришли на службу до самой смерти.
Лишь она одна освободит от долга.
Один за другим люди подхватывали, и, хотя исполнение мало походило на слаженный хор, звучало громко и грозно.
В городах и деревнях поднимаем победный флаг.
Он наша гордость и символ.
И эта песня будто прибавила сил: спины выпрямились, руки твердо держали оружие.
Мы умрем безымянными за веру.
Дело наше не погибнет никогда.
– Нет, – сказал десятник, когда Мира вознамерилась идти за очередным пороховым зарядом. – Все полторы дюжины уже здесь. Да мы больше и не успеем выстрелить. Научи лучше этих, – он показал на бывших рабов, прежде используемых на подсобных работах, – ружьями пользоваться.
Их тоже осталось не так много, десятка два. А бесхозных винтовок хватало, включая нарезные.
– Кто-то прежде пользовался огнестрельным оружием? – спросила у бесконечно грязных, вплоть до невозможности определить цвет кожи от порохового дыма и земли взрослых дядек.
– Я, – сказал один из них. – Только фитильным.
– Все? – И получила в ответ молчание.
На самом деле неудивительно. Кто ж рабу доверит настолько дорогую вещь.
Лично себе она подобрала явно трофейную винтовку. У легионеров до Массалии таких не имелось, но дома видела. У нее меньше калибр, сама легче, при этом пули летят очень кучно и точно. Отец говорил, что стоит в два раза дороже выпускаемой на его заводе и для армии она невыгодна. Потому и копировать нет смысла. Но когда подобные экземпляры попадают в руки настоящего стрелка, он счастлив.
– Учить некогда, – сказала под выстрелы пушек. – Смотрите. Взять на изготовку, – медленно показала, – и открыть крышку полки вот так… Правой рукой достаешь из сумки патрон и рвешь зубами бумажную гильзу.
Говоря, она все время медленно демонстрировала.
– Половина пороха идет на полку, которую закрываем. Что непонятного? Ты, ты. С подбитым глазом. Закрываем, а не встряхиваем. Взял еще один патрон и зубами откусил. Все смотрим. Половину на полку. Ну, молодец. Сделал правильно. Все видели? Теперь прикладом на землю… Вот зачем лупить, как по вражеской башке? Спокойно. Оставшуюся половину пороха в ствол. Патрон вложить гильзой вниз. Ты, баран без обуви! Да-да, ты! Что непонятного в «гильза вниз»? Вынул еще один патрон. Откусил. Насыпал. Положил. Она сработает как пыж.
– Чего сделает? – спросил кто-то.
– Не важно, – выдала после паузы, сообразив, что не издевается. – Просто делайте, как я сказала. Теперь берете шомпол. Вот здесь он крепится. Вот это шомпол, – показала.
– У меня нет, – сказал еще один умник басом.
– Возьми у этого, – кивнула на труп за бруствером. – Ружье оставь, зачем оно тебе. И не в грязь бросай, а прислони.
Пушки продолжали грохотать, кое-кто из легионеров стрелял, хотя на таком расстоянии мало шансов точно попасть, разве в строй, а вражеская линия продолжала наступать, невзирая на падающих товарищей. Мира знала, осталось недолго.
– Запихиваем заряд вниз. Не так сильно. Вот-вот. Все правильно. Ага, вернулся. Нашел?
Человек с басом, счастливо улыбаясь, показал.
– Делаешь вот так, – показала вторично. – Ага. Правильно.
Прикинула расстояние на глаз. Пуля имеет убойную силу до двух тысяч шагов. Никто на такое расстояние не палит. Попасть практически невозможно. Но сейчас уже тысяча шагов, может, чуть меньше. Самое то.
– Берем для ствола упор, – показала. – Задерживаем дыхание. Целимся чуть выше головы. Тогда пуля войдет в грудь. Когда поближе подойдут, стреляйте в голову. Всегда попадание ниже. Мой тот, что со знаменем.
Выстрел! Приклад больно бьет в плечо, все ж не зря обычно подкладывала маленькую подушку. Она не здоровый мужик, а ружье отдает зверски, будто лягается не хуже лошади. Зато знаменосец скрючился и чуть не уронил флаг, который кто-то подхватил.
– Вот так, – сказала гордо, уж очень наглядно вышло. – Встали, как кому удобно, выбрали мишени. Готовы!
– Да, командир! – дружно вскричали обучаемые. Уж это им вбили накрепко.
– Чуть выше головы… Огонь!
В рядах красномундирников несколько человек упали, но от их выстрелов или чужих, рядом азартно палили многие, не разобрать. Не важно.
– Видели? Попали! А теперь снова заряжаем.
И она принялась повторять команды.
