– Сидеть, – велел рейян и погрозил собаке пальцем. – Веди себя прилично.
Животное, немного склонив голову набок, внимательно уставилось на указательный палец. Глеб еще раз повторил жест, а потом, сунув мясо в холодильный шкаф, направился на второй этаж.
– Я скоро вернусь, – уже с лестницы сказал Ковальский. – Не изгрызи тут всю мебель!
* * *
«За кого он меня принимает?» – мысленно фыркнула я, глядя вслед мужчине. И тут же осознала, что Глеб Ковальский видит ровно то, что есть, – крупную псину с острыми клыками.
Немного потоптавшись на месте, я села и осмотрелась. Пусть я никогда не была в шкуре зверя, но, оказавшись в ней, за один день приноровилась к облику. Вот и теперь я довольно спокойно озиралась, исследуя владения следователя. И меня совершенно не волновал ракурс, хотя мои глаза были значительно ниже привычного уровня.
Дом мне понравился с первой же секунды. Палисадник радовал глаз солидными кустиками шиповника, дикой розы и пионов. По стене вился плющ, частично закрывая окно на первом этаже и основательно оплетая перила балкона. Внутри дом совсем не походил на квартиру следователя магконтроля, но совершенно все предметы и мебель были покрыты едва уловимым ароматом мяты и жимолости – ароматом одеколона Ковальского. И никаких подозрительных посторонних запахов.
Глеб Ковальский жил один. И не водил к себе гостей.
Это наблюдение я смело засчитала положительной новостью. Мне ко всем неприятностям не хватало только неловких ситуаций!
Сверху донесся приглушенный шум воды. Следователь, похоже, вознамерился принять душ. От одной мысли у меня зачесалось все тело, а от мыслей о горячей воде и пышной пене по спине прошла дрожь.
«Так, возьми себя в руки, Клара! В лапы!» – велела себе.
Выдавать мне себя нельзя. Хотя бы до тех пор, пока не узнаю, чем мне может грозить разоблачение. И пока не разберусь, что вообще со мной произошло.
Честно говоря, я продолжала надеяться, что каким-нибудь волшебным образом снова стану человеком и смогу скрыть от окружающих свое недолгое пребывание в собачьем облике. Выходит, нужно держаться поближе к работникам правопорядка, следить за следствием по отцовскому делу и не привлекать излишнего внимания.
Когда шум воды стал сильнее, я поднялась и направилась к лестнице на второй этаж. Что-то внутри толкало осмотреть и остальную часть квартиры Ковальского. Я не знала, что побуждало меня это сделать, но решила, что звериный инстинкт.
Лестница скрипнула на четвертой ступеньке, и я сделала мысленную пометку. Площадка и коридор на втором этаже отсутствовали, любой сразу попадал в просторную спальню с тремя окнами.
Рейян Ковальский и на втором этаже не стал ничего менять, оставив на месте хозяйскую мебель. Даже обои не переклеил. И я невольно хмыкнула, очутившись в довольно фривольной комнате с выгоревшими алыми обоями в тонкую полоску, с огромной старинной кроватью под темно-зеленым бархатным балдахином и кучей пузатой тонконогой мебели из прошлого или позапрошлого века. Спальня походила на будуар стареющей театральной дивы: высокие зеркала в трюмо, массивный шкаф с крылатыми пухлыми малышами на фронтоне, пуфики, этажерка, где положено хранить коллекцию фарфоровых фигурок, диванчик с парой круглых подушек. Даже шторы на окнах бархатные, подхваченные шнурами, украшенные бахромой и кистями. Но вся эта мебель и все вещи были старыми, пережившими множество хозяев. А разбросанная мужская одежда, книги и документы лишь усугубляли впечатление, добавляя спальне гротеска.
Но и здесь я не ощутила посторонних запахов. Лишь с десяток раз громко чихнула от пыли. А расчихавшись, едва не пропустила момент, когда Ковальский выключил воду.
«Уноси ноги!» – пронеслась в голове запоздалая мысль, когда скрипнули петли тонкой белой двери. Подскочив как ужаленная, я заметалась по комнате, взбив вытертый красный ковер, а потом ринулась к лестнице, врезаясь в стулья и пуфики. Под лапу попало что-то мягкое, холодное и липкое. От неожиданности я взвилась до потолка, сдавленно голося, шлепнулась на верхнюю ступеньку лестницы и испуганно покосилась на пугающее нечто.
– Хракс! Что происходит? – рявкнул Ковальский, показываясь на пороге ванной комнаты.
Я моргнула. И моргнула еще раз. Разум работал как-то странно. Сначала я тупо уставилась на выглядывающий из-под кресла полупустой мешок пылесоса из плотной блестящей материи, а потом – на голые ноги мага.
Вякнув, я дернулась назад и ухнула с лестницы.
– Собака! – воскликнул мужчина, кинувшись следом.
Я же, не пытаясь затормозить, пересчитала боками, животом и всеми конечностями ступеньки и соскользнула на плиточный пол в кухне.
– Эй! Собака! Ты жива? – раздалось над головой.
Все еще слабо соображая и еще не чувствуя боли, я обернулась к следователю, отстраненно констатировав, что ноги на самом деле голые. Как и торс. Внушительный и мускулистый. А все остальное едва-едва прикрыто полосатым полотенчиком, которое Глеб Ковальский придерживал одной рукой.
«Клара! Закрой глаза! Закрой глаза немедленно!» – взвыла я про себя, но продолжила смотреть.
– Эй? – позвал рейян, присаживаясь рядом на корточки. – Эй?
В нос ударил сильный аромат жимолости и чего-то еще… что-то древесное… еловое…
– Эй! – снова позвал Ковальский и с опаской протянул ко мне руку. – Собака? Чтоб тебя! Без клички трудно. Я буду звать тебя Клара! Вот. Клара, ты в порядке? Эй, собака?
Что?
Тирада следователя вернула меня в реальность. Вздрогнув, я уставилась на Глеба Ковальского, не обращая внимания на то, как он осторожно гладит меня по голове и ощупывает лапы.
– Вроде цела, – констатировал мужчина. – Эй?
«Он ничего не понял? Не догадался, а просто решил назвать собаку… Кларой?» – медленно соображая, поняла я.
Глянув в глаза рейяну, я склонила голову и тут же мысленно дернулась, обнаружив под носом мускулистое бедро и край полотенчика. Мигом задрав голову, я попятилась, скользя задом по черно-белой плитке.
Где-то в отдалении раздался мелодичный перезвон, похожий на птичьи трели, и теперь дернулся уже следователь. Оглянувшись, он вскочил и пробурчал себе под нос:
– Кого еще принесло?
Открывать гостям в одном полотенце не принято, а потому Глеб ринулся наверх.
Незваный гость оказался удивительно настойчивым и трезвонил все то время, что рейян с руганью и шумом пребывал на втором этаже. Я же открыла свой удивительно хороший слух: при желании могла разобрать каждое слово Ковальского и скрип песочка под подошвами человека за дверью.
«Интересно, – принялась размышлять я. – И прежде ведь неплохо слышала. И запахи различала…»
Отец много раз повторял, что у меня невероятный талант. Постоянно хвалился посетителям, что у него дочь прирожденный лекарь: я без труда могла разобрать любое лекарство, сделанное вручную и без магии, на составляющие по запаху. При желании даже воспроизвела бы каждое из них. Правда… вряд ли бы точно угадала пропорции. Но не в этом суть! У меня всегда был очень чуткий нюх. И слух. А теперь в моменты стресса я, похоже, могла услышать даже шорох на довольно большом расстоянии!
