Надя замерла, переваривая его слова.
– Напоминаю? Да эта квартира мне досталась… Сам знаешь, как я пахала всю жизнь! А твоей матери, между прочим, все досталось просто так, на халяву! От ее нелюбимой, между прочим, свекрови! От Анны Васильевны! Она ведь еле терпела ее! Ты, похоже, запамятовал?!
– Позавидовала? – снова усмехнулся Алексей. – Матери моей позавидовала? Судьбе ее… легкой?
Он стукнул кулаком по столу и вышел прочь из кухни.
И ничего вслед не услышал. Даже удивился этому обстоятельству.
А ночью жена прижалась к нему:
– Леш! А ведь выход… он есть!
Алексей не ответил. Только напрягся и замер, словно что-то предчувствуя.
– Наталью надо определить в интернат, – тихо и быстро проговорила жена.
Алексей резко развернулся и сел на кровати:
– Что?! Что ты сказала? Нет, ты повтори!
– А что? – Надя тоже привстала. – А что тут такого? Нина уезжает, найти замену мы не можем. И как оно будет? Нет, ты мне скажи! А деньги, Леша? Как все потянуть? Ну, тянула я сколько могла!..
Голос ее окреп и все больше набирал силу:
– Красиво быть чистеньким, а?.. Интернат я найду – самый лучший! Отдельная комната – максимум на двоих. Медицина, уход. Питание. Что в этом плохого? А как иначе, Леша? Как все это будет?
А Маринка… С мужем своим дурацким и ребенком этим… Они переедут туда! Ну, разве плохо? И волки сыты, и овцы целы! Да, и еще дачу вашу дурацкую нужно продать! Продать, понимаешь? Ну, сам посуди: кому она, развалюха, нужна? Дома, считай, нет. Да и не было… А земля там сейчас дорогая! Можно продать и сделать ремонт квартиры. Да еще и на машину останется!
Алексей молчал. Сидел, свесив ноги и низко опустив голову. В голове было пусто…
Потом он медленно встал, надел брюки и майку, взял свою подушку и у двери обернулся:
– Я подумаю, Надя! Подумаю. И завтра… дам тебе ответ.
Жена удовлетворенно кивнула, легла, обернувшись в одеяло, и закрыла глаза.
– Вот и славно, – прошептала она. – Вот все и решилось! Слабак, что говорить. Таких только об колено и ломать…
Рано утром Алексей выпил чашку чая, достал с антресолей чемодан и стал собирать свои вещи. Вещей оказалось немного.
Потом он замер у зеркала в прихожей, пару минут разглядывая свое отражение, словно видел себя впервые.
Обвел глазами квартиру, положил связку ключей на комод и решительно вышел на лестницу, аккуратно и тихо прикрыв за собой входную дверь – воскресенье, выходной день. Жене надо выспаться.
Алексей шел по весенней улице, вдыхая аромат молодых, клейких листьев. Природа в мае всегда свежа и прекрасна!
Остановив такси, Алексей назвал водителю знакомый адрес.
Город был тихим и сонным – совсем непривычным.
У знакомого дома он вышел, посмотрел на окна и вошел в подъезд.
Дверь открыл своими ключами. Из комнаты Тёпы раздавалась приглушенная музыка – сестра была отчаянным меломаном.
– Тёп! Я вернулся! – крикнул он, снимая пальто. – Тебе чай или кофе?.. Лично мне очень хочется кофе!
Алексей отнес чемодан в комнату матери. Поставил его на кровать и открыл. Осмотрелся.
«Ну вот… – подумал он. – Наконец-то я дома!..»
И Алексей громко, с облегчением выдохнул.
Человеку всегда становится легче, когда он принимает решение.
Даже слабак не может терпеть унижения вечно – он или погибнет, или восстанет. Алексей решил жить.
Баю-баюшки-баю
Маша Краснопевцева родилась с золотой ложкой во рту. В чем это выражалось? Да во всем! И начиная с самого раннего детства. Машин дедушка, академик от математики и ученый с мировым именем, обожал свою единственную внучку и ревновал ее ко всем без разбору – даже к своей жене, Машиной бабушке, профессору медицины, знаменитому хирургу, умнице и все еще красавице. Кстати, лицом и фигурой Маша пошла именно в бабу Олю, Ольгу Евгеньевну Краснопевцеву, горячо любимую дедом и всеми окружающими.
Машина мама, невестка маститых свекров, тоже была не лыком шита. Не красавица, но точно – умница. Старший преподаватель в Литературном институте, тайная поэтесса и автор романов «про любовь» (тоже в стол, разумеется). А сын именитых родителей, Машин папа, был довольно успешным скульптором-анималистом.
Короче говоря, все образовывали Машу кто во что горазд. Дед-академик развивал в ней любовь к точным наукам и учил мыслить «четко и грамотно»; мама читала дочке стихи известных поэтов, иногда, густо краснея, между делом вставляя свои; папа ставил Машеньке руку и объяснял, что такое цвет и композиция, а баба Оля лечила внучку и отвечала за ее здоровье в целом – физическое и психическое.
При этом все были остроумны, ироничны, нежны друг к другу и слегка презирали материальное (вопрос о деньгах в доме не стоял).
И конечно, все очень друг друга любили и уважали. Но центром вселенной, конечно, была любимая дочка и внучка.
В доме любили пошутить, и у всех были свои прозвища. Так, деда-математика нарекли Лобачевским, бабулю-хирурга Мадам Пирогов, мечтательницу-мамулю – Милая Тэффи, а папу-художника, конечно, Леонардо.
Машу звали по-разному: Зайчонок, Рыбуля, Котик, Малышка, Крохотка и просто Машенция, Мурочка, Мусечка и Маришаль. Изгалялись, кто на что способен. И очень при этом веселились.
Зимой жили в Москве, в огромной пятикомнатной квартире на Таганке, а в мае переезжали на дачу – тоже не маленькую, в стародачном месте, в академическом поселке на Оке, окруженном густым сосновым лесом.
Маша ходила по участку, путаясь в густой траве, и собирала грибы и землянику в маленькое круглое лукошко.
Хозяйство много лет вела строгая женщина Катерина Петровна, которую побаивалась даже очень нетрусливая бабуля. Про маму и говорить нечего – на кухне она просто не появлялась и, услышав сочный голос Петровны, слегка вжимала голову в плечи. Петровна накрывала завтрак, потом надевала на нос очки с перевязанными ниткой дужками и важно оглашала обеденное меню. Все притихали и переставали жевать. Петровна обводила всех тяжелым взглядом и с явной угрозой в голосе заключала:
– Вопросы есть?
Вопросов, разумеется, не было. Все дружно кивали и жарко благодарили домоправительницу. По большому счету всем было наплевать, что на обед, на ужин, где свежее мясо и почем нынче творог на базаре. Но Петровну все терпеливо выслушивали, реагировали, даже пытались неловко что-то обсуждать, словом, уважали. И были счастливы, что эти неразрешимые проблемы кто-то взвалил на себя, и главное – избавил от них их самих.
Еще у Маши была няня, племянница Катерины Петровны Лиза, пугливая и молчаливая старая дева пятидесяти двух лет. Очень ответственная и очень плаксивая. Лиза будила Машу по утрам и от умиления вытирала слезы. Потом она кормила маленькую Машу завтраком и опять хлюпала носом. Дальше готовила Машу к прогулке и перед тем, как надеть на нее варежки, целовала маленькую ладошку и опять промокала платочком глаза.
