– Разве это стихи? – доносился голос Ады. – Рифмоплетство…
Что-то гудел в ответ Алекс и мотал головой, потягивая кофе.
– Сейчас я работаю над мемуарами. Вот у нас в Сан-Армандо…
– Как мой отец, – оживился Алекс. – Он писал почти два года.
Собеседница вздохнула:
– Нашему поколению выпала нелегкая судьба. Кем был в Союзе ваш отец?
Алекс отхлебнул кофе.
– Папа работал в мостостроительстве, хотя мечтал стать моряком…
– А на какой должности?
– Прораб. У него были хорошие руки.
– И написал мемуары? – недоверчиво переспросила Ада.
– Да! Собрал старые фотографии, был очень горд.
Ада лишилась дара речи.
– Какой тираж? – ее голос от волнения сел.
– Я не помню… Разослали родным и друзьям, он со многими переписывался. Моя тетка живет в Бельгии…
Какое ей дело до чужой тетки в Бельгии?!
– Мемуары – труднейший жанр литературы, возьмите хотя бы Бенвенуто Челлини, вы читали?.. Передайте вашему отцу привет – я его понимаю как никто другой.
Алекс опять пригубил чашку, где темнела гуща. Передать привет отцу от незнакомой мемуаристки было бы затруднительно. В том юбилейном августе папа был полон сил и рядом сидела мама, радостно глядя, как едят ее винегрет, а я не могу поверить, что их больше нет.
– Я не могу поверить, что моему сыну пятьдесят лет! Он в детстве, знаете, был такой сладенький… – Ада говорила, прижав обе руки к груди, как на сцене. Люсик и Маша с Фимой почтительно молчали.
Я могу поверить, милый, что тебе пятьдесят, – я не могу поверить, что она твоя мать. Юлька выскользнула на балкон. Ян сидел на крыльце, как в тот вечер, когда дом засверкал уютом и что-то в их жизни необратимо поменялось. Оба помнили тихие сумерки, голое дерево, бокал с вином на ступеньке. Помнили, но никогда не говорили о том вечере.
Ян мечтал, как стареющие тинейджеры обретут в этом доме покой и гармонию, и был твердо уверен: с этим необычным деревом за окном именно так все произойдет в уютном и светлом Пряничном домике. Не знал он, а потому не мог учесть одного: вселившимся был милее и ближе их прежний собственный мир, заминированный привычной враждебностью, настоянный на неприязни, скандалах и неуступчивости; в этом и заключался их уют.
…Когда-то давно Юля разбирала на работе списанные книги, среди которых ей попался растрепанный сборник «Mother Goose Rhymes» – и осел у нее, никем не востребованный на распродаже библиотечных книг. Гениальный Маршак пересказал для детей не очень детский и мрачноватый стихотворный сюжет в виде спирали, витки которой разрастаются все новыми подробностями. С детства Юле помнилось, что Джек построил дом, населил его, после чего растворился, пропал из стихотворения, тогда как его дом остался жить сам по себе. В английской книжке Джек-строитель явно намеревался с размахом оборудовать не то ферму, не то винокурню. Нет строгой коровницы – вместо нее корову доит сомнительная девица, причем у коровы обломан рог. На следующем витке спирали в дом без хозяина пришел оборванец и поцеловал девицу, так что доярка больше не чувствует себя брошенной, ибо – новый виток – тщательно выбритый священник обвенчал пару, по каковой причине поселился в Джековом доме, где на следующее утро был разбужен петухом.
Антон к тому времени вырос из частушек, как он их называл, и Юлька незаметно выучила стишок, удивляясь новым ответвлениям сюжета. Философская спираль, однако! Петух будил не только уснувшего священника, но и всех остальных, в том числе… фермера, взявшегося из ниоткуда, как в свое время Джек-строитель канул в никуда. Вот оно, сказочное «откуда ни возьмись»! Стройная логика эпоса зашла в тупик; или Джек опомнился, воплотившись в фермера? Типичный английский абсурд!
Ян увлекся тоже, но воспринимал стихотворение иначе. Примитивный алгоритм усложняется – появляются дополнительные параметры… Сколько новых слов он узнал впервые! Школа приучила, что гуманитарные предметы можно взять только зубрежкой, и это ценное качество у него полностью отсутствовало. Помнилось отчаяние, с которым он заучивал строчки «Бесов», не понимая смысла. Как он сдавал экзамены, сам не знал. Английский язык, несмотря на школу и университет, окреп у него только в Америке, но чтобы пользоваться им так же свободно, как Алекс или Люсик, – об этом не могло быть и речи. Английский остался для него протезом – топорно сделанным и прочным, однако неудобным. Он говорил и понимал чужую речь, но дома «снимал протез», и какое счастье было освободить гортань от чуждых звуков, промыть ее родным языком!
Хорошо, что никто не слышал их «аналитических споров», как Юлька называла препарирование детского стишка, – к тому времени они знали его наизусть.
– А что фермер? Обыкновенный арендатор. Снимал дом у Джека.
– Джек – это фантом, его не существует.
– Фантомы не строят, а Джек построил дом.
– Вот именно: построил! И куда он сам делся?
– Но где сказано, что он построил дом себе? Джек – строитель, подрядчик; его не касается, кто будет в этом доме жить.
– Если фермер – арендатор, то хозяином может быть кто угодно!..
– Но зачем тогда вся начинка – кот, собака, корова, доярка, пастух?..
– И зерно… По другой версии – сыр…
– А чтобы дом ожил, вот зачем!
– Без Джека?
– Джек – фантом, условность.
– Это как посмотреть. Может, он со стороны наблюдает…
– А ты заметил: корова с обломанным рогом? Это же метафора!
– М-м-м… А что такое метафора?
– Целина… Кому-то обломали рога, понимаешь? Или в английском такого нет? Асю спросим.
– Ясно кому – деве. Кто-то поматросил, там же написано: forlorn – брошенная. И мне не дает покоя этот сеятель кукурузы. Хрущев из Объединенного Королевства.
– Говорила же: фермер-откуда-ни-возьмись!
Яков отвез сестру, но наверх не поднялся: устал. Ада невнимательно попрощалась, вся под впечатлением разговора с Алексом. Обыкновенный работяга ничтоже сумняшеся пишет мемуары, как будто так и надо! Тираж она так и не узнала, к тому же забыла спросить, где вышла книга. Если так пойдет, то любая уборщица начнет писать воспоминания, как будто им есть что рассказать.
Я не могу поверить, что моему сыну пятьдесят лет. И пришел не в костюме, несмотря на знаменательную дату. Жену не представил. Ада сбросила тесноватые туфли. Конечно, знакомы, виделись не раз, но так не делают, он должен был… Она зорко приглядывалась к фигуре жены, не беременна ли. Попробовала вслух произнести: «Жена моего сына, моя невестка»; плохо выговаривалось. Нет, пусть остается этой, как была. Кажется, не беременна, хотя в широком свитере не понять. И главное, хозяйничала как у себя дома, со второй… как ее… Настя? Аня? Молодая пара какая-то пришла – сотрудники небось. И домой повез ее брат, а сыну было не до нее – шушукался с этой на балконе. Жена или не жена, но могла бы принарядиться – в магазине Ада видела роскошные блузки, платья с блестками… Горделиво расправив новую кофточку, Ада повесила ее в шкаф. Нет, молодые не умеют одеваться.
