Дома гудел кондиционер, за стеной визжала дрель – Эрик что-то усовершенствовал. Ян не спрашивал, где и, главное, когда работает Эрик. В одну из ночей, когда он долго сидел над куском программы, где-то близко пронзительно заверещал будильник. Эрик, ранняя пташка. Сосед начинал рабочий день с петухами, возвращался в середине дня, после чего исступленно предавался хозяйственной деятельности. «Зато ложится с курами, – посмеивалась Юлька, – но что он чинит все время?»
Как-то перед верандой, на которой обычно сидела Бася, появилась груда толстых досок. Эрик озабоченно ходил вокруг, вбивал в углу двора колышки. Зачем?.. Наверное, хозяйка тоже не понимала. Слышались обрывки реплик, но день выдался душным, старый кондиционер заглушал все звуки, и чем закончился разговор, они не знали. Веранда опустела.
В один из августовских вечеров Ян с Юлей возвращались от Антона после «дежурства». Малыш сегодня капризничал. Юлька пробовала петь, носила его на руках, ласково приговаривая: «Чижик-чижик, где ты был…», удивляясь про себя, что руки до сих пор помнили, как держать, поворачивать и переодевать маленькое тельце.
– Такой беспомощный, что за него страшно… – пробормотал Ян.
Он бережно взял мальчика на руки, но не носил, а боязливо держал его на коленях, удивленно рассматривая крохотные ступни с пальчиками, круглыми и ровными, как горошины в стручке. Провел осторожно пальцем по подошве; малыш улыбнулся, задрыгал ножками.
– Видишь, как просто. А ты не могла успокоить, – горделиво повторял он.
– Янек!..
Ядвига встретила на пороге: Бася в больнице. Кое-как объяснила, что не могла дозвониться, приехала – и нашла хозяйку на полу, рядом с упавшим телефоном: споткнулась о провод.
В госпитале стояла прохлада. Рядом с Басиной кроватью торчала капельница. «Zimno, zimno», – повторяла старуха. Бредит, решил Ян.
– Ей холодно, – прошептала Юля.
Медсестра принесла нагретое одеяло.
Ждали результатов рентгена. На одеяле лежала худая рука с воткнутой иглой, прямо над бледными цифрами лагерного номера.
– Янек, – отчетливо произнесла старуха и протянула свободную руку. Сухая ладонь казалась раскаленной. Не меньше сорока, подумал он.
Кабы только температура… Рентген показал перелом шейки бедра. Когда-то после такого перелома старая Бестужевка, которую только бабушка называла Анной Ермолаевной, переживала, что не сможет подниматься на пятый этаж. Ей пришлось только спуститься – последний раз, по пути на кладбище. Но то было другое время, другая страна; здесь мощная медицина, неужели ничего нельзя сделать?
Они вернулись в безмолвный дом. Окна чернели – все, кроме верхнего витражного окошка, за которым горела настольная лампа. Скоро заверещит будильник Эрика, но оба так устали, что рухнули в постель, не заведя свой.
Басю вылечат, она снова будет сидеть на веранде, греясь на солнце. Не может быть, чтобы не вылечили; ведь Америка.
Бедро прооперировали, зато началась пневмония. На борьбу с ней бросили мощные американские антибиотики, но что могут сделать самые лучшие лекарства и безукоризненный уход, если кончились жизненные силы?.. На похороны никто не приехал – у Баси никого на свете не осталось в живых, объяснила Ядвига. В крематории постояли втроем: Ян с Юлей и Ядвига в черном платке. Больше шестидесяти лет из своих восьмидесяти трех Бася прожила с клеймом на руке, и только сейчас оно сгорело – вместе с рукой, вместе с Басей. Намеренно ли она распорядилась о крематории, которого чудом избежала в лагере, в отличие от матери и сестер, и превратилась в дым, чтобы теперь соединиться с ними – в вечности? «Война у каждого своя», и не потому ли Стэн Важинский записывал «свою» войну, не потому ли в конце жизни скорбел, а не радовался, что остался в живых?
– Твоя хозяйка? Так она, ты говорил, была старая совсем? – Яков закурил. – А кому ты теперь за квартиру платить будешь?
Ян об этом не думал. Все произошло внезапно и так же внезапно кончилось.
– Пока не плати, – деловито соображал дядька, – потом объявятся наследники, дом выставят на продажу… Там разберешься.
Басины наследники… Что, дядька не слушал его – или не слышал?
Надо спросить Эрика, решили Ян с Юлей, ведь он тоже Басин квартиросъемщик. Эрика, кстати, не было не только видно, но и слышно; может, уехал в отпуск и до сих пор не знает, что Баси больше нет?
Оказалось, Эрик отлично знает. А за квартиру платить Ян обязан ему, Эрику, новому владельцу дома; вот и документ, подтверждающий его статус. Эрик, однако, не планирует сдавать верхний этаж, равно как и любой другой; истечет срок договора – и до свидания.
Все разъяснилось просто. Трудолюбивый жилец, некогда снявший одну комнату, позднее откупил второй этаж по какой-то бесхитростной цене, взяв на себя обязательство поддерживать дом в порядке. Бася не вникала в юридические тонкости: только что схоронила мужа и не было ей дела до текущего крана – спасибо квартирант взялся починить. Надежного адвоката, к сожалению, не было тоже: чтобы отвязаться от инициативного Эрика, старуха подписала бумагу, согласно которой жилец сделался совладельцем дома. Знала ли хозяйка, что подписывает, или поняла много позже? Поняла, наверное, потому что в какой-то момент поделилась с Ядвигой – совсем недавно, когда Эрик затеял строить гараж во дворе, что объясняло доски и колышки.
Договор истекал вместе с годом, в конце декабря. Надо было срочно искать квартиру. Можно было к Юле – квартира вот-вот освободится, молодая семья готовится переезжать в новый дом. «Очень удобно, – взахлеб говорила Лора, – мама с папой совсем близко. Конечно, мы к вам тоже будем Пуську привозить, если… если никто не будет курить, это вредно для ребенка».
Положим, это вредно, разозлилась Юля, но ты ж отлично знаешь, что при ребенке никто не курит; могла бы промолчать. Ян молча вышел. «Если курить на крыльце, то дым идет в окна», – не унималась Лора. «Помолчи», – оборвал Антошка.
В этой стране да не снять квартиру? Да хоть дом, хоть целый особняк – полным-полно, были бы деньги! Денег, однако, было мало, а цены на квартиры сильно подскочили. До чего же не хотелось Яну расставаться с обжитым уютом старого дома, с радужным окошком, но дом без Баси все равно был немыслим. Его тронуло, что старуха запомнила день его рождения, и когда после юбилея они с Юлькой вернулись из Пряничного Домика, заглянула поздравить: прошелестела «вшисткего найлепшего» и медленно пошла к себе. За последний год она еще больше похудела и почти утопала в широком пиджаке на плечах…
Яков был красноречив как никогда.
– За каким чертом тебе снимать? – орал он, явно забыв, сколько лет он сам снимал. – Живи здесь, это наш общий дом!
Уговаривал долго, закончив на менее патетической ноте:
– Тем более ты все равно платишь…
Живи… платишь… Ни черта не соображает?
– Яша, я не один.
