…Станислава в числе нескольких десятков соотечественников неожиданно повезли под конвоем в Москву, дав каждому в дорогу по две буханки хлеба и достаточно времени подумать о цели долгого пути. Предположения строили разные, в том числе зловещие, одно из которых оправдалось: они оказались на Лубянке. Держали, впрочем, недолго – ровно столько, сколько было необходимо для того, чтобы лишить надежды на благополучный исход. Их разделили по разным камерам и пропустили через серию допросов. Ни Станислав, ни товарищи не знали, с какой целью нужно было переводить людей из одного лагеря в другой, чтобы разлучить, рассеяв их в стенах московской тюрьмы.
Целью оказалась встреча с генералом Андерсом, тоже узником Лубянки. В день ли встречи или накануне, но генерала освободили – это было видно по военной форме, в которой он встретил своих соотечественников. Мундир висел на сильно исхудавшей фигуре, и хотя генерал держался прямо, как и прежде, но двигался медленно, опираясь на палку, словно каждый шаг причинял ему боль. Это было именно так – генерала мучили свежие раны на ступнях, результат пыток; однако выяснилось это много позже. Генерал Андерс приветствовал прибывших и провел собеседование, в результате которого небольшая группа, в том числе лейтенант Важинский, была отобрана для миссии самого важного значения: разыскать офицеров-соотечественников, попавших в плен вместе с ними. Вчерашний арестант, обитатель Лубянской тюрьмы генерал Андерс выдал им охранную грамоту – пропуск со своей подписью, дающий предъявителю доступ в самые отдаленные пункты ГУЛАГа. Найти мало – задачей группы, в которую входил Станислав, стало формирование Польской армии заново. В то же время правительство Польши продолжало посылать запросы Вышинскому и Сталину, пытаясь узнать о судьбе пропавших из лагерей четырнадцати тысяч военнопленных. Ответы были противоречивы и невразумительны.
Черновик будущей книги, куда войдут дневники Стэна, Юля печатала с двойным интервалом. Книга необходима, в этом сомнения не было; только она не должна содержать сегодняшних оценок. Она торопилась: едва ли старику отпущено много времени.
Станислав Важинский, лейтенант Польской армии, внезапно появлялся в самых экзотических местах, с неизменным списком имен разыскиваемых военнопленных. Энергия его была неиссякаема. Поиски напоминали бы детскую игру в «горячо – холодно», если бы не шла речь о жизни людей. Или смерти? – потому что по мере удаления от Польши и Белоруссии лейтенант меньше и меньше верил, что такие крупные этапы переправляли на Север и Дальний Восток. Надо было сосредоточиться на тех лагерях, которые он знал очень хорошо, проведя там почти два года. Пленные должны были находиться там, однако ни лагерей, ни самих обитателей не осталось.
Москва продолжала давать туманные ответы, называя то приволжские степи, то Среднюю Азию, то Урал. Группа Стэна продолжала поиски – и находила поляков в самых разных местах: на шахтах, в колхозах, на лесных работах и в бараках ГУЛАГа. Единицы, десятки; в случае удачи – несколько десятков, однако ни цифры, ни имена не соответствовали списку, где насчитывалось четырнадцать с лишним тысяч исчезнувших людей.
Невозможно вообразить, как встречали бывшего заключенного, который появлялся перед начальником лагеря – без конвоя, с этой филькиной грамотой, да еще с требованием списка заключенных! Иногда случались курьезы – вроде того, как один начлаг воспринял на слух фамилию Станислава как Вышинский и не сразу понял свое заблуждение: наш-то тоже из поляков… А ну как родственник?! И встретил Станислава, как если бы встречал самого, только вот о польских военнопленных ничего не мог поведать, зато, стараясь услужить, сообщил о двух новых лагерях…
Станислав ездил. Он надеялся, что в одном из богом забытых мест ему посчастливится встретить и брата, ведь о Богдане он ничего не знал с тех пор, как их переписку прервала война.
Брата он не нашел. Богдан умер в полевом лазарете, куда попал с легким ранением и не вышел из-за сепсиса, но об этом станет известно много позже; пока же лейтенант Важинский продолжал поиски исчезнувших.
Их помогли найти сугубо гражданские люди – тоже поляки, работавшие в немецких бригадах на железной дороге. Тела в польских мундирах лежали под слоем грунта.
Несмотря на то что Станислав там не присутствовал, он оказался прав: дальние маршруты только сбивали со следа – Катынь находилась не намного севернее от его лагеря…
Когда будет компьютер, работа пойдет быстрее, к тому же легче будет править текст. Она закрыла машинку.
…Стэн обозначился в жизни Юлькиного отца совсем недавно, в разгар перестройки – в мутное время, о котором они с Яном говорили. Не найдя во время войны брата, Станислав Важинский занялся привычным делом прямо в сорок пятом: начал поиски семьи Богдана. Племянника Георгия он знал только по фотографии, да и та потерялась во время войны. Поиски жены брата ни к чему не привели – та сменила фамилию, вторично выйдя замуж. Ситуация осложнялась тем, что после войны Станислав сначала жил в Европе, потом переехал в Америку, что поискам не способствовало. Хрущевская оттепель – ложный след – документы, многократно теряемые бюрократами всех мастей, – поистине за столько десятилетий можно было распрощаться с надеждой! Но тут Советы, как по привычке Станислав называл СССР, объявили гласность. Сколько времени будет она продолжаться, Стэн не знал, но спешил – подгонял, помимо неопределенной гласности, страх: сколько еще времени ему отпущено на этой стороне земной поверхности? Снова послал запрос, и гласность ли помогла или судьба, но пришел ответ: племянник жив!.. Уже давно не подросток с утраченной фотографии, но главное – вот он, адрес. И телефон.
Им старик и воспользовался, после чего незамедлительно послал вызов. Он зорко следил за событиями перестройки и понял: ждать нельзя. Что такое кооперативная торговля, то бишь нэп, он хорошо помнил, ибо в молодости пожил в России периода РСФСР, где нэп и случился.
Георгий изумился телефонному звонку, но сразу понял, кто звонит, как бы невероятно это ни звучало: только дядя называл его в письмах польским именем Ежи.
Не было в их маршруте ни Вены, ни Рима; семья – родители и Юля с Антошкой – летели прямиком через океан к американскому дядюшке.
…который оказался высоким, узкоплечим, очень худым стариком с морщинистым загорелым лицом, седым клоком волос на макушке и ровными молодыми зубами. Юлька не сразу поняла, что протез – его зубы органично сочетались с бодрой походкой и прямой спиной, – но старик догадался, о чем она думает, и покачал головой: «Мои на Лубянке остались». Владея несколькими языками, Стэн и по-русски говорил безупречно, как в молодые годы. К ее удивлению, отец понятливо кивал, когда старик употреблял польские слова: срабатывала детская память. Он называл Стэна непонятным словом, ласково повторяя его: «стрыечку, стрыйку». Разъяснилось быстро: стрый – дядя по отцу.
Стрый Станислав жадно задавал вопросы и рассказывал о себе – сокращенную версию жизнеописания, для знакомства. Война; затем Италия, Франция; в конце шестидесятых перебрался в Америку: «Европу и Азию я видел, пора было посмотреть Новый Свет». Имя Станислав легко трансформировалось в Стэн, и обладатель его поселился во Флориде, уговаривая сделать то же самое Георгия с Ниной: «Поживите, осмотритесь; места достаточно. Молодые, – он кивнул на Юлю с сыном, – в столицу рвутся, в Нью-Йорк или Филадельфию, а пожилым тепло нужно, солнце…»
