И все-таки жизнь обрела новые контуры, «устаканилась», несмотря на сожаления матери об оставленном Сан-Армандо, который она сразу перевела из американского захолустья в статус рая земного, потому что все, решительно все там было лучше.
Да бог с ним, с прошедшим временем и бесполезными рефлексиями, почему да как женщина нашего возраста показывает характер в ущерб себе. Бог с ней, потому что забрезжила надежда: российское издательство заинтересовалось и попросило… синопсис. Юлька с Асей перечитывали главу за главой, выхватывали фразы, абзацы, но чертов синопсис не вытанцовывался. Вместо него выслали перечень глав.
Ответ пришел не сразу (значит, успели прочитать, оптимистично заключили Ася с Юлей) и оказался благоприятным. Вскоре прислали договор, из коего следовало, что в третьем квартале – прямо осенью – в России выйдет книга со вступительной статьей консультанта по истории.
Пусть пропал отпуск – не беда, это не последний отпуск в жизни. Поедут они в Европу, в Париж (Антон остается на следующий семестр), и бессмертный город останется с ними в новом фильме, который он сделает. Отряхнулись – и будем жить дальше, по заклинанию советского времени: лишь бы не было войны.
3
В пять закрывалась сапожная мастерская, в пять Юля заканчивала работу. Единственный способ вызволить босоножки – прийти с утра, в начале девятого.
Внутри пахло клеем и кожей. «Заходи, Сороконожка!» Сапожник Гоша всегда здоровался одинаково. Чинил он аккуратно, клиентов не путал; вот и сейчас, не дожидаясь квитанции, вытащил из-под прилавка пакет.
– Лучше новых! Держи. Шесть долларов, – и отвернулся к телевизору. Протянутые деньги Гоша не взял, а пробормотал, не отрывая глаз от экрана: «Какие-то съемки…»
Показывали Манхэттен, его серая тригонометрия выглядела белой на фоне голубого чистого неба. Неожиданно в боку самого высокого небоскреба появился клуб дыма. Дым опоясал здание, на экране появилась надпись Special report, и на лицах ведущих сквозь профессиональную невозмутимость проступила тревога: «…похоже, что самолет врезался… – гигантский взрыв… – или ракета…» – говорили они, перебивая друг друга.
– Киносъемка, – нахмурился Гоша, – но почему самолет?..
Оба не отрывали глаз от экрана. Самолет не врезался – он вошел в исполинский небоскреб, как нож в масло. Черные клубы дыма разрастались, окутывали башню; высоко сбоку видна была пробоина – там ярко пылал оранжевый огонь.
Она бежала к метро, в руках было что-то лишнее. Перед глазами стоял рыжий огонь в прямоугольном, как окно, отверстии – топка печи. В руках мешал пакет с босоножками. Люди в вагоне были погружены в свои мысли, книги или газеты. Тревоги не чувствовалось – никто не вскакивал, не переглядывался – наверное, газеты не знали про самолет и горящую башню.
Вбежав в отдел, она ни с кем не поздоровалась, как никто не поздоровался с ней и вообще не заметил ее появления – все смотрели на горящее здание, продолжался Special report. На Юлькины слова о самолете Кэрол негромко сказала: «Два. Смотри!» Внизу экрана бежала лента World Trade Center, а небо пересек маленький, словно игрушечный, самолет и врезался во вторую башню. Первый из «близнецов» был охвачен толстыми клубами дыма, в воздухе носились бумаги – сыпались, как листовки. По другому каналу шли знакомые кадры, которые она видела в мастерской сапожника. Вдруг все-таки Гоша прав, это киносъемка, самолет разбрасывал листовки и врезался – нечаянно – в стену?..
Не «киносъемка» – война. Которой «лишь бы не было». Сегодня – история.
Телефоны были заняты – люди звонили в Нью-Йорк, с досадой перекладывая трубку от одного уха к другому. Все линии были заняты, связь пропала, интернет не работал.
Яну чудом удалось прорваться в один из «просветов», когда телефон ожил.
– Юлечка, я пытаюсь поймать Алекса. Милая, я люблю тебя. До вече… – связь оборвалась.
Какое счастье, Господи, что Антошка в Париже. Господи, Господи… Что происходит, Господи?..
Весь Нью-Йорк, если не вся Америка, восклицал: Господи! Oh my God, oh my God, OMG!.. Это выкрикнули – выдохнули – все, когда рухнула вниз первая башня, провалилась внутрь самой себя, как человек, втянувший голову в плечи. Башня буквально провалилась под землю – вместе с людьми внутри. Перед этим лица, фигуры появлялись в окнах – или в том, что было окнами, – стекла трескались от адского жара. Люди, запертые в раскаленном бетоне, были обречены на долгую мучительную смерть. Те, кто предпочел моментальную, выбрасывались из окон.
OMG!..
Мчались пожарные машины, вопили сирены «скорой помощи», но никакая «скорая» не могла предотвратить или обогнать свободное падение.
OMG...
Вашингтон. Пентагон.
Люди бежали по улицам, а за ними гнался дым, уже не ленивый и медленный, нет – он катился густыми клубами, душил все, что попадалось по пути.
Не всуе повторяли вновь и вновь имя Господа, а в боли, страхе, надежде и в безнадежности, в недоумении, в яростном отчаянии: где ты, Господи?!
Телефоны, плотно прижатые к уху, пожарные в респираторах, лежащая на тротуаре женщина, пепельно-седой от удушливой пыли парень с фотоапаратом, неистово снимающий улицу, дым и небо –
К Алексу дозвониться не получалось. Ян набрал Якова. «Знаю, – коротко бросил тот. – Я мамашке звонил, она не отвечает».
– Это же не здесь, а в Нью-Йорке, – снисходительно заявила мать. – Все время показывают одно и то же.
– Мать, это война!
– Не видел ты войны.
То ли трубку бросила, то ли связь прервалась.
Ты тоже не видела войны, не успел он ответить. И то, что происходит в трех часах езды отсюда, для тебя не война.
Война может прийти сюда, с дымом и грохотом падающих стен, а розы в вазе будут неподвижно стоять, отрицая войну. Двадцать пять августовских роз. Упругие, тугие бутоны раскрылись и продолжали раскрываться. Внешние лепестки, подвядшие до крепдешиновой нежности, завивались, приоткрывая сердцевину. Ян всегда приносил такие розы – длинные, нежно-сливочного цвета, с плотно сомкнутыми бутонами.
–..?
– Сегодня наша годовщина. – И пояснил: – Я встретил тебя десять лет назад. А ждал – пятнадцать.
Ян не мог себе простить, что пришел на Санин день рождения с опозданием. Они разминулись на пятнадцать лет. Юля не переставала дивиться, как нелепа прихоть судьбы, заставившая ее буквально сбежать от праздника с терпким вкусом хереса, от людей, от печальной песни. Кому нужно было, чтоб она прожила кусок жизни без Яна?.. Пятнадцать лет ожидания стали для него частью их сегодня, словно они прожили их вместе. Слушая рассказы об истфаке, о замужестве и сыне, он уверенно кивал, словно находился где-то неподалеку, параллельно с ее жизнью, только вставлял изредка что-то вроде «это когда я в армии был» или «Саня уже собирался в Израиль». Пятнадцать лет, которые вместили Юлин диплом и замужество, работу над диссертацией, Антона, развод…
