Стив резко оттолкнулся от нас, давая понять, что пора раскрывать парашюты. Еще несколько мгновений мы летели с Катериной, намертво сцепившись. Наконец она с грубым, неженским усилием выдернула свою руку, помахала мне ладошкой и взялась за кольцо. Я, еще надеясь на чудо, сделал то же самое, но дернуть не решался. Летя вниз, к своей смерти, я глядел на нее – женщину, убившую меня.
И тут произошло то, за что Стив будет корить себя всю жизнь. Увидев, как решительно мы схватились за кольца, он первым раскрыл парашют. По инструкции он обязан был сделать это последним, убедившись, что у остальных все в порядке. Об этом ему должны были сказать вспыхнувшие над нами маленькие вытяжные купола. А если не все в порядке, он должен был, сгруппировавшись, догнать в воздухе гибнущего, крепко обхватить его и приземлиться вдвоем на одном парашюте. Это не всегда получается, но каждый инструктор обязан попытаться это сделать!
Я понял, что меня уже ничто не спасет, и дернул кольцо. Просто так – от безнадежности. Раздался хлопок, меня тряхнуло, и надо мной, как купол храма, взметнулся и расправился парашют. Катька же продолжала стремительно падать вниз – в руке ее было зажато красное кольцо, вырванное вместе с тросиком. На конце его болталась шпилька, издали похожая на иглу. Я никогда этого не забуду. Синее-пресинее небо, белое от ужаса солнце и маленькая красная фигурка, летящая вниз. Страшный Катькин крик был прерван встречей с землей…
– Сте-е-ерва! – заорал я, захлебываясь слезами.
Какая же ты, Катька, стерва! Из-за тебя я убил человека. Женщину, которую любил. Мне будет не хватать ее всю жизнь! Ненавижу тебя! Ненавижу навсегда…
21. Ленинградский вокзал
– Вставайте! Уже Крюково. Сейчас туалеты закрою! – На пороге купе стояла проводница. – Выспались?
– Со страшной силой!
Когда я вернулся с полотенцем через плечо, Павел Николаевич в свежей белой рубашке повязывал перед дверным зеркалом галстук.
– Никак не научусь. Раньше, знаете, выпускали такие, с готовым узлом на резинке. Очень удобно. Ладно, Толик потом завяжет… Чайку?
– Не хочется. Кажется, мы за разговорами перебрали…
– Хлипкий же писатель пошел. Вы с классиков пример берите! Знаете, как Булгаков пил? А Эдгар По? Страшное дело!
– Толстой не пил.
– Под старость. А в молодости сосал, как помпа… А у вас с похмелья память не отшибает?
– Нет, слава богу.
– Когда напишете повесть?
– Не знаю. Творчество – дело такое…
– А вот этого не надо! В боковом кармане вашего пиджака аванс и моя визитная карточка. Через два месяца жду звонка. Остальные деньги получите, когда передадите мне рукопись. Сумму назовете сами.
– Мы, кажется, на «ты» переходили?
– Память у вас действительно хорошая. Но я до обеда со всеми на «вы»…
– Хорошо. Но вы мне не все рассказали.
– О чем?
– О том, что случилось потом. Ведь погиб человек… Полиция, расследование… Неужели никто вас ни о чем так и не спросил?
– Спросили, конечно… За деньги пишут не только повести, но и протоколы. И не только у нас, но и в Америке. Стива, беднягу, правда, лишили лицензии, но зато он купил новую машину. Грант тоже купил. Еще есть вопросы?
– Нет.
Мы помолчали. За окном тянулись унылые окраинные новостройки. Зашел Толик с сотовым телефоном.
– Пал Николаич, шоферу я позвонил – он ждет у перрона.
– Отлично! – сказал тот и кивнул на разбросанные вещи.
Толик стал собирать сумку.
– Будь другом, завяжи галстук!
Телохранитель оставил сумку и, как пианист, расправляя пальцы, повернулся к шефу.
– Неплохо, – похвалил Павел Николаевич, осматривая в зеркале узел. – Но у Катьки лучше получалось…
Толик помог ему надеть длиннополое пальто. Неожиданно для себя я решился и спросил:
– Анатолий, извините, не знаю отчества… Правда, что вы развалили Советский Союз?
– А вы разве не разваливали? – отозвался он, глянув на меня исподлобья, взял чемодан и вышел из купе.
За окном уже показались привокзальные пакгаузы.
– Прощайте! – Павел Николаевич протянул мне руку, мягкую и холодную.
– До свидания. Но только ответьте еще на один вопрос: кассета у вас осталась?
– Какая кассета?
– Та, на которую снимал Грант. Сверху…
Он посмотрел на меня строгими глазами и перед тем, как выйти, сказал почти шепотом:
– Конечно. Она лежит в одном хорошем месте.
– Я догадываюсь… Там, где «гербарий»?
– У вас определенный дедуктивный талант. Вашу повесть я положу рядом. Впотай!
Он улыбнулся – и на его бледных от бессонной ночи щеках появились ямочки…
22. Вместо эпилога
Вернувшись в Москву, я с большим удовольствием телеграммой известил продюсера «СПб-фильма» о том, что работа над сценарием эротической комедии не входит в мои творческие планы. С не меньшим удовольствием я отослал им аванс, приплюсовав стоимость железнодорожного билета. И сел за письменный стол.
Повесть была уже почти готова. Я буквально на днях собирался звонить Павлу Николаевичу, когда в телевизионных новостях сообщили об убийстве президента компании «Аэрофонд». Шарманова расстреляли на Успенском шоссе. В «Мерседесе» насчитали потом более тридцати пробоин. Он умер на месте, а шофер – по дороге в больницу. Телохранителя в тот день с ним не оказалось – тот взял отгул, чтобы запломбировать зубы.
О гибели моего попутчика поначалу много писали. Подозревали его жену, которая как раз в эти дни с дочерью и любовником-каскадером прилетела с Майорки в Москву. Потом вдруг арестовали Толика, и он чуть ли не во всем сразу сознался. В «Московском комсомольце» опубликовали большую подробную статью под названием «Смерть Икара», и я узнал, что во время обыска в квартире Шарманова обнаружили папку с компроматом на очень серьезных людей из Белого дома, но затем документы исчезли при странных обстоятельствах. Еще нашли видеокассету, на которой был отснят групповой затяжной прыжок с парашютами. Но она оказалась наполовину испорченной, и запись обрывалась в том месте, где Шарманов и Катерина, взявшись за руки, летят вниз. Кассета хранилась в выдвижном ящике вместе с сотней чистых, выглаженных и уложенных в стопки носовых платков. Журналист, как водится, отпустил по поводу этих бесчисленных носовых платков какую-то дурацкую шуточку, но смысл ее я запамятовал. В другой газете кто-то даже раскопал и описал историю гибели в Америке шармановской секретарши… Но тут в Питере расстреляли вице-губернатора Маневича – и журналистам было уже не до убийства скромного авиационного бизнесмена с его странным пристрастием к парашютам и носовым платкам.
