– Разве это я? – удивилась провинциалка.
– А кто же еще? – хрипло засмеялся псевдо-Сезанн и выхватил из ее пальцев заготовленные деньги.
– Не похоже…
– Как это – не похоже? Вы просто никогда не смотрели на себя со стороны!
Он отобрал рисунок и продемонстрировал коллегам. Портрет не имел ни малейшего сходства с натурой, разве что рисовальщику удалось схватить страх перед столичными ворами, который внушала девушке родня перед поездкой в Москву. Однако подземные художники дружно закивали: мол, похоже, очень даже похоже, и сделались точь-в-точь как рыночные продавцы, единодушно расхваливающие недоверчивому покупателю явно несвежий продукт соседа по прилавку. Пристыженная провинциалка забрала рисунок, свернула в трубочку и поволокла прочь свою сумку.
– Садитесь, мадам! – Халтурщик указал на освободившееся место. – Сейчас я вас изображу!
– Нет, не изобразите, – покачала головой Лидия Николаевна.
– Почему это – не изображу? В любом виде изображу!
– Вы не умеете.
– Что значит – не умею? Я «Суриковку» закончил!
– Дело не в том, кто что окончил, а в том, кто на что способен.
– Да идите вы! – помрачнел псевдо-Сезанн. – Не мешайте работать! Кто следующий?
Но лучше бы он этого не говорил. На стульчик перед ним тяжело уселся Костя:
– Я – следующий. И не дай бог мне не понравится!
Суриковец испуганно посмотрел на громилу-телохранителя, быстро заправил чистый лист и засуетился карандашом. Тем временем освободился еще один художник, но едва Лидия Николаевна двинулась к нему, он отрицательно помотал головой:
– Вам лучше Володю Лихарева подождать.
– А где он?
– Пошел куда-то. Вернется. Но он рисует только тех, кто ему понравится…
– А вы?
– Мы – всех, кто платит. Присядьте, вон его место. – И художник указал на пустовавшие стульчики около треноги с портретом школьницы.
Она просидела минут десять, наблюдая за тем, как на ватмане псевдо-Сезанна стало вырисовываться нечто очень отдаленно, но весьма льстиво напоминающее Костину изуродованную физиономию.
– Вы хотите портрет?
Лидия Николаевна обернулась на голос: перед ней стоял худощавый, почти тощий молодой человек в потертых джинсах и вылинявшей майке. Его впалые щеки и подбородок покрывала короткая бородка, а длинные волосы были собраны в косичку. Он внимательно и чуть насмешливо смотрел на женщину, расправляя длинные нервные пальцы, точно виртуоз перед выходом на сцену.
– Да, я хочу портрет!
– А почему здесь? Приходите ко мне в мастерскую! Я дам адрес.
– Нет, здесь! – капризно сжав губы, ответила Лидия Николаевна.
– Ну что ж, здесь так здесь. Давайте попробуем…
– Значит, я вам понравилась?
– Понравились. Но должен вас предупредить: я беру дорого.
– Это неважно. Я заплачу столько, сколько скажете, если и мне понравится!
– Договорились.
Он разложил на коленях папку и несколько раз провел ладонями по чистому листу, точно стряхивая невидимые соринки, потом долго в задумчивости осматривал карандаш.
– Вы хотите, чтобы я нарисовал вас в этих темных очках?
– Нет, конечно! Я просто забыла…
– Ну разве можно прятать такие глаза? – улыбнулся Володя. – Они у вас цвета вечерних незабудок.
– Почему вечерних?
– Потому что, когда солнце прячется, все цветы грустнеют. Как вас зовут?
– Лидия.
– Меня – Володя.
– Я знаю. Вы не похожи на остальных…
– Что ж в этом хорошего? Непохожим живется трудней. У вас есть тайна?
– Что?
– Тайна.
– У каждого есть какая-нибудь тайна…
– Нет, вы меня не поняли. Есть у вас нечто такое, что вы скрываете ото всех? От вашего мужа, например?
– А почему вы решили, что я замужем? Из-за кольца?
– Кольца? Честно говоря, я не заметил вашего кольца. Просто у вас лицо несвободной женщины.
– Почему – несвободной?
– Мне так показалось.
– Володя, вы хотите выяснить мое семейное положение или нарисовать меня? Да, я замужем. Этого вам достаточно?
– Достаточно. Но должен вас предупредить: портрет может выдать вашему мужу что-нибудь такое, что ему знать совсем даже не следует.
– У меня нет тайн от мужа.
– Не сейчас – так потом, когда тайны появятся.
– По-моему, вы преувеличиваете ваши способности.
– Я честно вас предупреждаю. Может быть, не будем рисковать?
– Нет у меня никаких тайн. И не будет. Рисуйте! – Щеки Лидии Николаевны вспыхнули, а тщательно выщипанные брови гневно надломились.
– Замечательно! Ах, какие у вас теперь глаза!
– Какие?
– Цвета предгрозовой сирени.
– Все вы это выдумываете!
– Стоп! Постарайтесь не шевелиться!
Взяв карандаш в ладонь, Володя сжал его большим и указательным пальцами, потом сделал быстрое круговое движение, точно наложил надрез на бумагу, и начал рисовать, изредка вглядываясь в сидящую перед ним женщину. При этом он чуть заметно улыбался, словно всякий раз находил в ее лице подтверждение тому, что знал про нее заранее.
«Зольникова, ты идиотка! За каким чертом надо было тащиться в этот переход? Сказала бы Эдику: «Хочу портрет!» Весь бы Союз художников выстроился в очередь. Нет, все у тебя не по-людски! А зачем ты стала оправдываться перед этим рублевым гением? «Нет у меня никаких тайн и не будет!» Ты бы ему еще про свои эрогенные зоны рассказала! Встань и уматывай! Мол, передумала…»
«Ни в коем случае! Надо уважать чужой труд. Володя – человек явно талантливый и необычный. Очень даже интересно, что у него получится. А вот про то, что у тебя нет тайн, говорить действительно не следовало. Ты же умная девочка, а ведешь себя иногда будто из пятнадцатой школы. Во-первых, его твои тайны не касаются, а во-вторых, женщина без тайны – это как… это…»
«Как любовь без минета!»
«Господи, как не стыдно!»
– Замолчите обе! – тихо и зло приказала Лидия Николаевна.
– Что вы сказали? – Володя оторвался от листа.
– Нет, я так… сама себе… – смутилась молодая женщина.
– Ясно. «Тихо сам с собою я веду беседу…» – улыбнулся Володя и снова углубился в работу.
Эту странность Лида Зольникова помнила в себе с детства. В ней как бы обитали, оценивая все происходящее, две женщины. Очень разные. Первая была самой настоящей Оторвой, и в разные периоды жизни она говорила разными голосами. В детстве – голосом Люськи Кандалиной, страшной хулиганки, вечно подбивавшей одноклассниц, в том числе и скромную Лидочку, на разные шалости. Брусок мела, пропитанный подсолнечным маслом и подложенный завучу, или мышь, запущенная в выдвижной ящик учительского стола, были ее самыми невинными проделками. После восьмого класса, к всеобщему облегчению, Люська поступила в швейное училище и исчезла из Лидиной жизни. И тогда неугомонная Оторва заговорила голосом Юлечки Вербасовой, переведенной к ним в воспитательных целях из другой школы. Юлечка в свои четырнадцать лет уже болезненно интересовалась мужчинами и однажды заманила подруг в какую-то подвальную музыкальную студию к старым патлатым лабухам. Один из них, выпив, набросился на Лиду и наверняка лишил бы бедную девочку невинности, если бы не ее отчаянные вопли и его огромный тугой живот. В результате первым Лидиным мужчиной стал – что бывает, согласитесь, не так уж и часто – любимый, неповторимый, ненаглядный Сева Ласкин. Хотя, впрочем, ничего хорошего из этого тоже не вышло…
