Скорятин прижал воспаленный лоб к стеклу, почувствовал ледяной ожог и, посвежев, вернулся к столу, заваленному бумагами. Чего там только не было: рабочие полосы, депеши из инстанций, приглашения на приемы и презентации, «трудные» тексты, письма читателей, готовые материалы, отпечатанные на «собаках». Сверху лежал ксерокс чудодейственной мужской диеты «Простоед», выловленный в Интернете заботливой Алисой. Из-под «Простоеда» торчал конверт с билетами на премьеру «Ревизора» в Театре имени Таирова. Обозреватель «Мымры» Сеня Карасик был на прогоне и радостно доложил, что это лучшая работа гениального Йонаса Жмудинаса – мастер от души поквитался с Московией не только за ужасы советской оккупации, но и за все обиды Великого княжества Литовского.
Гена задумался: спектакль – подходящий случай. Надо же наконец вывести Алису в люди, показать и поглядеть, как на нее посмотрят. Бог даст, обойдется без последствий: Марину давно уже не зовут в приличные места, знают, что обязательно напьется и набезобразничает. Со времен, когда она была молода и красива, у нее осталось веселое чувство вседозволенности. Может и визгливую драку устроить, но вероятность случайной встречи жены и любовницы ничтожно мала. Стоит рискнуть. В последние дни ему часто приходила мысль о необходимости тектонического переустройства своей жизни. Однако выведя женщину из сумрака спальни, можно ее не узнать. Ошибиться нельзя: старость надо встретить с удобной, нежной, надежной подругой. Разводиться и делиться совсем не обязательно: вон сенатор Буханов, когда к себе на Кипр летает, полсамолета бронирует под свой гарем с детишками и объясняет: «Отдыхать надо по-семейному!»
Скорятин спрятал конверт с приглашениями в боковой карман, решив спуститься к Алисе сразу после планерки. В предчувствии близкого свидания тело затомилось, а пожилые гормоны взволновали сердце несоразмерными желаниями: не зря же Гене раз в три месяца в Центре мужского здоровья вкалывали молодильный тестостерон. Скоро снова идти на инъекцию: шарик-то сдувается. Такая вот романтическая химия…
Он тяжело уселся в кожаное кресло «босс» и, чтобы отвлечься, взял со стола свежий номер журнала «Денди-ревю». Ну охломоны! На глянцевой обложке был изображен президент в виде Карабаса Барабаса с пышной накладной бородой. В кулаке гарант сжимал плетку с тремя хвостами, на которых алели слова: «Цензура», «Политзаключенные», «Нечестные выборы». К пальцам другой руки были привязаны нити, на которых корчились неприятные марионетки, карикатурно похожие на лидеров парламентских партий. А сбоку, на дереве, сидел бесстрашный Буратино, означавший, надо полагать, внесистемную оппозицию, и, приставив растопыренные пальцы к шнобелю, деревянный человечек дерзко дразнил разгневанного всероссийского кукловода, одетого для вящей узнаваемости в пижаму дзюдоиста.
«Вот черти, ничего не боятся!» – покачал головой главный редактор и щелкнул пальцем по рыжему замшевому носу песцового снеговичка, стоявшего на столе рядом с монитором.
Потянувшись до болезненного хруста в суставах, он взялся за почту, разобранную секретаршей: письма были вынуты из конвертов и прикреплены к ним степлером, чтобы не перепутались и не потерялись. Когда-то давным-давно больше всего на свете журналисты боялись попасть под страшное постановление ЦК КПСС «О работе с письмами трудящихся»: за не отправленный вовремя ответ ничтожному жалобщику можно было схлопотать выговор и даже вылететь с работы. Нынче хоть все письма, не читая, сваливай в мусор или сжигай – никто даже не заметит, всем на все наплевать. Прежде начальство все-таки интересовалось: о чем там, внизу, попискивает прижатый тоталитаризмом народец? Пресса была чем-то вроде смотрового окошечка в камеру заключенного. Теперь никому ничего не надо, кроме денег, теперь, блин, демократия: не нравится власть – не выбирай. Она сама себя выберет. На то и урны. Поэтому начальству пресса почти разнадобилась – держат так, для приличия, чтобы народ читать не разучился и западные умники на переговорах не доставали: «Где у вас свобода слова, где?» В Караганде…
Однако Геннадий Павлович сохранил старый советский обычай начинать рабочий день с редакционной почты, читал, писал резолюции, направлял в отделы, хотя знал наперед: если сотрудники и ответят авторам, то с тем вежливым хамством, от которого у людей там, на земле, зреет классовое бешенство. Прежде под возмущенные письма трудящихся в каждом номере отводили целую полосу – шестую. А теперь? Ничего. Пшик. И сделать с этим ничего нельзя. Время такое…
Память о том, что и сам он по молодости поучаствовал в сотворении нынешнего несуразного мира, жила в его душе подобно давнему постыдному, но незабываемо яркому блуду. Скорятин вспомнил, как вместе с Мариной, семилетним Борькой и трехлетней Викой стоял в 1991-м в живом кольце, заслоняя Белый дом, сжимая в руке бутылку с вонючим «коктейлем Молотова» и готовясь к подвигу. Но танки тогда не приехали…
«А может, остаться сегодня у Алисы? – возмечтал Гена. – Степка вроде на сборах… Нет, нельзя: Ласская снова запьет…».
В первом письме ветеран лесной промышленности из Сыктывкара с подходящей фамилией Сердюк возмущался вырубками зеленого богатства и предлагал организовать «вооруженные народные дружины для защиты деревянного золота от беспредела».
«А что? Правильно!» – подумал Скорятин.
Ему самому иной раз хотелось, выходя из дому, прихватить с собой шестизарядный «винчестер», подаренный акционерами к пятидесятилетию. Народ стал нервным, драчливым: если похмельный мужик в магазине лез к кассе без очереди, его давно уже никто не останавливал и не совестил – зарежет. Бывали случаи. А кавказская пацанва превратила соседнюю общагу в аул и совершенно обнаглела: затащили в подвал и всю ночь поганили школьницу, возвращавшуюся из балетного класса. Сначала, как говорится, чем могли, а потом, ублюдки, пуантами. Милиция связываться не захотела – под окнами визгливые горные тетки орали, что только проститутки ходят по улице вечером без родственных мужчин. Скорятин позвонил начальнику отделения по фамилии Гантулаев, погрозил публикацией. Дело завели. Тогда приехали белобородые аксакалы с дарами. Дело закрыли. Гена вскипел, но ему тихо объяснили: «терпилы» сами забрали заявление и теперь меняют квартиру – улучшаются.
«Кстати, а что там у нас с шестой полосой?» – спохватился главный редактор.
Там под рубрикой «Социология для бедных» с колес шла статья знаменитого правозащитника Адама Королева. Называлась она «Гимн понаехавшим». Автор был когда-то знаменитым диссидентом, подписывал ябеды мировому сообществу, выходил на Красную площадь, сидел, стучал, снова митинговал, призывал раздавить гадину, раздавил, возликовал, но потом устал и затворился в элитном санатории. Зато его сынок, редкий балбес, крутил мутный бизнес с ингушами, и старичка Королева попросили тряхнуть либеральной стариной. Точнее, позвонил из Ниццы Кошмарик (он теперь, видите ли, кавказскую карту разыгрывает!) и приказал: «Нужна статья о том, что Россия без мигрантов погибнет!» – «Зачем?» – удивился Гена. – «Много знаешь – мало получаешь! – хохотнул хозяин. – И готовь бомбу про Кио!» Под ником «Кио» в телефонных разговорах проходил кремлевский скорохват Дронов. Скорятин еле отыскал Адама в Рогашках, долго уламывал, сулил тройной гонорар, убеждал, взывая к его врожденной политкорректности. Убедил. Однако статья вышла не про то, как полезны «понаехавшие», а про то, какой ужас начнется, если русские сорвутся с цепи, ибо нет ничего опасней великодержавного шовинизма, замешанного на православной спеси.
