– Вот! А кто-то спит и видит! Многое сегодня зависит от нас. Иного не дано!
Гена слушал и думал о том, что в прежние-то времена главный редактор вряд ли решился бы откровенно путаться с женой подчиненного. За аморалку могли бы и с должности попереть. Не то что теперь… Он кивал Исидору, а сам ловил в себе странную новизну, поначалу приписывая ее похмельной чудноватости бытия, но потом понял, в чем дело. Теперь, когда вышла наружу вся правда, его вдруг перестали терзать ревнивые фантазии. Обманутый муж больше не воображал, мучаясь, постельное сообщничество жены и шефа. Наоборот, он словно накрыл дорогие останки любви гробовой крышкой, оставив дотлевать в безвестной темноте.
– …Вот почему ты и едешь в Тихославль. Мне нужен скандал!
– Постараюсь.
– Постарайся! Найди! Накопай! Нарой! Очень нужно.
– А что так?
– Талантливый ты, Гена, журналист, но политического чутья у тебя нет. Так всю жизнь в спецкорах и проходишь. Кто там первый секретарь обкома?
– Не помню.
– Врагов перестройки надо помнить! Суровцев – правая рука Лигачева. Умный. Волевой. Хитрый. Ты вспомни, что он городил на пленуме? Нес какой-то красно-коричневый бред! Ну кто хочет реставрировать капитализм? Никто. Паранойя. Генеральный его с трибуны гнал, а он не уходил. Но главное: зал его не отпускал. Хлопал! Теперь они готовят переворот на партконференции. Понял?
– Понял.
– Нет, у тебя все-таки что-то случилось. Дома?
– Ничего у меня не случилось.
– Тогда выезжай сегодня ночным поездом и без бомбы не возвращайся. Билет тебе забронировали. Возьмешь в депутатской кассе.
Складывая в дорогу вещи, Гена брал с запасом, чтобы хватило на первое время: возвращаться из командировки домой он не собирался, предполагая пожить сначала у Рената, потом найти недорогую съемную квартиру, а там видно будет. Вроде бы Союз журналистов кооперативный дом достраивает. Марина, чувствуя неладное, ходила вокруг и слегка поругивала мужа за вчерашний загул:
– Ну нельзя же так!
– Больше не буду. В последний раз. Обещаю!
– Надолго уезжаешь?
– С чего ты взяла?
– Вещей много берешь.
– Там грязное стирать негде. Может, и надолго. Как получится. Я должен привезти скандал.
– Привезешь?
– Постараюсь.
– Хочешь, поговорю с Шабельским? – Фамилию любовника она произнесла с намеренным небрежением. – Он тебя совсем загонял.
– Не стоит. Если не гонять – никто напрягаться не будет.
– Приляжем на дорожку? – заманчиво улыбнулась Ласская, совсем как прежде.
Так у них повелось с самого начала, с медовых месяцев: если он или она отправлялись в командировку, то любили друг друга впрок, жадно, не в силах оторваться, рискуя не поспеть к рейсу. Однажды Гена опоздал-таки на поезд и догнал состав только в Туле, наняв «неотложку», возвращавшуюся с дежурства. Мчались, оглашая окрестности сиреной и греясь медицинским спиртом. Предприимчивая проводница кого-то уже пристроила на его полку, пришлось размахивать редакционным удостоверением, вызывать начальника поезда…
– Не успеем. – Он снял просящие Маринины руки со своих плеч. – И я сегодня не в форме…
– Ты что, мне вчера изменил? – улыбнулась жена.
– Не сложилось, – ответил он. – Все водка проклятая!
– Геночка, прошу тебя, не пей в Тихославле!
– Попробую.
– Ну что с тобой происходит?
– «Моя жена налево ходит!» – мысленно срифмовал Скорятин, а вслух вяло ответил: – Ничего особенного…
– Я буду скучать!
– Я тоже, – с наслаждением соврал командированный.
12. Тихославль
Проходящий поезд прибыл рано, и на перрон вышли всего несколько человек, в основном «мешочницы», ехавшие в плацкарте. Одна интеллигентная дама была обвешана связками туалетной бумаги, как революционный матрос пулеметными лентами. У второй из тугого рюкзака высовывались, точно боеголовки, батоны колбасы. У третьей из кошелки, покрытой платком, бежала струйка гречневой крупы: видно, порвался пакет. Столица питала страну не только идеями гласности, перестройки, ускорения, но и дефицитными продуктами.
Невыспавшийся и хмурый после вчерашнего пьянства Гена вышел из СВ, огляделся, ища встречающих, но не обнаружил на опустевшей платформе никого, кроме молодого человека с битловской прической и усами подковой, как у Ринго Старра. Посланец райкома так выглядеть не мог, не имел права, но это был как раз он – в джинсах и штормовке. Прислонившись к витой чугунной колонне, «битл» читал «Мымру», номер недельной давности.
«Интересные в провинции партократы!» – подумал Гена.
Будучи исправным членом КПСС, Скорятин давно уже с раздражением относился к «руководящей и направляющей силе общества», так квартиросъемщик злобится на жилконтору, где все пошло вразнос: то канализация фонтанирует, то крыша течет, то кончается тепло в батареях… Отец – другое дело, тот до последнего верил партии как жене. В девятом классе Гена по совету дяди Юры стал слушать на ночь «Голос Америки», гундевший сквозь треск глушилок убедительные гадости про СССР. Павел Трофимович выявил крамолу и выпорол сына, приговаривая: «Слушай, что положено, засранец!» В армии на политзанятиях капитан-пропагандист, зевая, бубнил им статьи из «Агитатора армии и флота». Слова тянулись, как бесконечный караван верблюдов, покрытых кумачовыми попонами, но смысл прочитанного был одинаково непонятен и рядовому Торнырдаеву, почти не знавшему по-русски, и самому капитану – выпускнику Высшего военно-политического училища. На журфаке недоверие к «уму, чести и совести нашей эпохи» только окрепло: даже преподаватели показательно читали «Известия», парламентский орган, а не «Правду», рупор однопартийного маразма, хотя обе газеты были похожи, словно башни Кремля. Попав в семью Ласских, Гена не только укрепился в презрении к совку, но и усвоил улыбчивое снисхождение к этой стране, сразу выдающее в человеке врожденную интеллигентность. К 1988-му неприязнь к Советской власти расползлась, точно эпидемия осеннего гриппа. Люди заражались друг от друга в метро, в кино, на собрании, в гостях. Все, будто зачарованные, повторяли: «Так жить нельзя!» И чем лучше человек жил, тем невыносимее страдал.
Скорятин по разнарядке Союза журналистов купил свою первую машину – кофейную «шестерку», и прежнее недовольство «Верхней Вольтой с ракетами» сменилось вялым бешенством. А как иначе? Чтобы залить бак бензина, приходилось стоять в очереди. Новый аккумулятор взамен осыпавшегося мог достать только тесть. Чтобы загнать машину на «яму», даже по знакомству, нужно было в техцентре лебезить перед механиками, величавыми, как потомственные аристократы. А возле поставленного накануне дорожного знака тебя алчно ждал красномордый гаишник с никелированной штучкой, которой делают просечки в правах. Хотелось плюнуть, рвануть рубаху и взять штурмом какой-нибудь райком.
