– Ты-то откуда все это знаешь? – удивился Гена.
– От верблюда. Кеша мне своей историей весь мозг проел!
– Ни черта он не бедовал! – возмутился спиной водитель. – Ходил по городу, игрушки пацанам сбывал – за тряпье и пустые бутылки. Никогда не уступал.
– Человеку жить надо, – тихо заметила Зоя.
– Для этого пенсия дадена, – твердо объявил Николай Иванович.
– А если человеку мало пенсии?
– Нормальному человеку пенсии достаточно!
– …В общем, мы посельсоветовались, – переждав перепалку, продолжил Колобков, – и решили, что восстановление трактирной династии, прерванной сталинским террором, круче, чем молодежное кафе, где еще кому-нибудь в пьяной драке почки отобьют. Но Кешу предупредили: возьми какое-нибудь нормальное название – «Ивушка» или «Березка», лучше – «Волжское застолье». Нет, уперся: «Мы – Зелепухины, это наше семейное дело! Народ всегда ходил к дедушке Зелепухину!»
– Сволочь этот ваш дедушка! – снова заругался водитель.
– Он не мой!
– Процентщик. Деньги в рост давал. Полгорода закабалил. Моя бабка полы в трактире мыла – отрабатывала. У нее суставы на пальцах с кулак вздулись – лиловые. Страшно смотреть! Когда вашего Зелепухина взяли, народ загулял на радостях. Но золотишко-то свое он зарыть успел…
– Какое еще золотишко? – встрепенулся спецкор.
– Ну, это байка такая по городу ходит. Мол, чугунок с империалами в огороде зарыл. А когда вернулся, откопал… – объяснил Колобков.
– Зачем же он тогда пугачи на бутылки менял? – усомнилась Зоя.
– Для конспирации. Иначе сразу бы за ним пришли. Не любит наше государство, когда народ золотишком балуется. Это я вам как ответственный работник заявляю! – протараторил Илья.
– Э-э! Теперь все можно! – оторвавшись от баранки, всплеснул руками шофер. – Откуда в платной поликлинике золотые коронки появились? Раньше-то не было…
– Ну и что? Ерунда все это. Пусть каждый своим трудом зарабатывает, сколько хочет, – возразила Зоя.
– Нет, не ерунду я говорю, не ерунду! – совсем осерчал Николай Иванович. – От лишних денег люди звереют. Человек всегда хочет больше, больше, больше! Без окорота все вразнос пойдет.
– Николай Иванович у нас идейный коммунист, – хихикнул Колобков.
– А вы, значит, безыдейный?
– Я просвещенный коммунист, – с холодком ответил агитатор, напоминая водителю, кто есть кто в автомобиле.
– Вот так власть и просвистите, просвещенные!
Сказав это, шофер заложил такой крутой поворот, что Гена припал к мягкому плечу библиотекарши. Она неспешно отстранилась, а он ощутил в теле теплый озноб.
– Поаккуратнее, не картошку везете! – ревниво проворчал Колобков.
Предупрежденный Зелепухин встречал гостей на улице. На нем были полосатый двубортный костюм, клетчатая рубашка и широкий пестрый галстук, достававший до ширинки. Раннюю лысину оживляли редкие волосинки, уложенные с прощальной заботой. Лицо трактирщика лоснилось гостеприимством.
– Прошу! Такие люди – и к нам! Вчера бы предупредили, я бы молочного поросеночка добыл.
– Не прибедняйся, Кеша, веди!
Почтительно сутулясь и забегая вперед, кооператор повел высоких посетителей к накрытому столу.
– А Николай Иванович? – спросила Зоя, провожая взглядом отъезжающую «Волгу».
– Он рядом живет, – с улыбкой объяснил Илья. – Не хочет у врага питаться!
В отгороженном углу бывшей столовой все было приготовлено для желудочного счастья. А именно: черные грузди с влажным вишневым отливом, маринованные пупырчатые огурчики и свежие помидоры «дамские пальчики», салат оливье, украшенный фиолетовой розой из гурийской капусты, перламутровая селедочка, распластанная под зеленым лучком, ломтики мраморного сала с живыми красными прожилками, импортный сервелат, нарезанный такими тонкими кружочками, что можно сквозь них рассматривать пятна на солнце.
– На первое могу предложить харчо, тройную ушицу, борщ…
– Мне уху, пожалуйста, полпорции… – выбрала Зоя.
– Возьми уху – не пожалеешь! – посоветовал гостю Илья. – Три ухи.
– На горячее – шашлычок, котлеты по-киевски и рубец в томатном соусе.
– Если не подлец, закажи рубец! – пресек Колобков предвкушающие сомнения москвича. От этих сомнений рот переполнялся слюной, а под ложечкой закипал желудочный сок.
– Доверяюсь хозяевам, – кивнул гость.
– Я буду котлету, – выбрала Зоя.
– Я вовсе не подлец, но под такую закуску как-то хорошо бы… – задумчиво произнес Скорятин. – С устатку и за знакомство…
– Геннадий Павлович, – изумился пропагандист, – ты о чем? Думаешь, мы в провинции с пьянством не боремся? Еще как! Жаль, теперь на Волге нет виноградников, а то бы мы все их вырубили, как в Грузии.
– А раньше были?
– Конечно! При Святогоре тут климат был, как в Крыму.
– Алкоголь строго запрещен! – скорбно подтвердил Зелепухин. – Могут закрыть заведение.
– Значит, сухой закон? – удивился журналист, привыкший, что для гостей из Москвы обычно делают тайное исключение.
– Суше не бывает. – Лицо Ильи обрело протокольную суровость.
– Попить чего желаете? Есть квасок домашний, компот, морс клюквенный по стариннейшему рецепту! – изогнулся хозяин.
– Бери морс! – посоветовал Колобков.
– Лучше кваску. Хоть какой-то градус, – возразил Гена. – Меня тут недавно в лавре монахи квасом угощали, еле потом из-за стола вылез. Хорошо все-таки, что церковь отделена от государства!
Зелепухин вопросительно посмотрел на райкомовца. Тот пожал плечами:
– Напрасно, коллега! А мне, Кеша, тащи-ка два морса!
– По-онял.
– Мне минеральной, – попросила Зоя.
– Боржомчика? – улыбнулся трактирщик, приоткрыв зубную гниль.
– Ого, у вас и боржоми есть! – удивился Скорятин: эта вода давно исчезла из магазинов даже в Москве.
– А как же! – подмигнул Кеша и умчался выполнять заказ.
– То-то я смотрю, в нашей столовой боржом совсем пропал, – задумчиво проговорил Колобков, – а у него появился.
– Закон сообщающихся сосудов, – пожала плечами Зоя.
Гена намазал кусочек черного хлеба горчицей, откусил и решил заодно написать очерк о первом в Тихославле кооперативном ресторане. Он стал оглядываться, присматриваться, примечать детали, даже достал блокнот. Заведение являло собой типичный пример переходного периода. Еще сохранилась в неприкосновенности доска с соцобязательствами и правилами поведения в пункте общественного питания, еще грозная надпись запрещала приносить с собой и распивать спиртные напитки, еще висел плакат с двумя суровыми дружинниками, выводящими под руки зеленую, в человеческий рост, бутылку «Московской водки», еще на побелке алели крупные буквы:
