Но конечно, не всегда шло гладко. Порой какой-нибудь правдоискатель протыривался к микрофону и вопрошал, рыдая:
– Виктор Митрофанович, сейчас вы на пятьдесят шестом месте в русском списке Форбса. Где будете к концу второго срока?
По рядам сподвижников пробегала судорога возмущения, а Нала, напротив, охватывала зевотная тоска. Отважная партизанка Почепец заслоняла обиженного своей медальной грудью и кричала: «Да я тебя, коммундила проклятый, на передовой за такие слова шлепнула бы!» (во время войны Ирма едва родилась.) Наглеца сгоняли, а из разных концов зала слышались голоса-заступники.
– Как не стыдно! Человек хочет людям помочь! Залил глаза-то с утра! – вопили женщины.
– И хорошо, что богатый! Воровать не будет! Все народу достанется! – вторили мужики.
Теток вдохновляли продуктовые дары, выданные накануне, а их злоупотребляющих супругов – наборы «Три богатыря»: водка, перцовка и старка. Продукт, кстати, местный, со спиртзавода, записанного на Мишу, губернаторского сынишку от первого брака, редкого обалдуя, разбивавшего по «Ягуару» в квартал. Чтобы сгладить неловкость, к микрофону выдвигался глава района и баял, дескать, много лет знаком с Виктором Митрофановичем по совместной работе и заявляет ответственно: более кристального человека не было, нет и не будет. Избиратели с пониманием кивали, они-то знали главу как лютого взяточника, давно перешагнувшего черту, отделяющую здоровое русское мздоимство от клептомании.
Когда вопросы иссякали, кандидат тяжело вставал и, вяло распахнув руки, говорил истомленным басом:
– Я вас люблю! Вперед к процветанию – через веру, труд и честность!
И осенял себя крестным знамением.
За этот избирательный слоган столичная пиар-фирма «Котурн» слупила с него сорок тысяч баксов. Совсем, кстати, недорого. Следом на сцену выбегала народная певица Евстигнея. Сгибаясь под гнетом неимоверного кокошника, усеянного жемчугами размером с молодой картофель, она плясала и пела с коренной заполошностью:
Эх, мать-перемать,
Левый берег не видать!
Тем временем, выпив и закусив, предвыборный десант загружался на «Метеор» и плыл дальше. Судно на подводных крыльях отыскали в сухом отстое, срочно отремонтировали за безумные деньги, выгородив «люкс» для кандидата с Кариной. Чудо советского речного флота летело по-над матушкой Волгой, рассекая волны, со скоростью семьдесят километров в час. Это тоже был тонкий ход пиарщиков, знавших народную тоску по прежним временам, когда «Ракеты» сновали по рекам и озерам СССР, что твои водомерки.
После очередной встречи с избирателями бригада должна была отплыть в Тихославль и заночевать там, в охотничьем хозяйстве, записанном на дочь губернатора от второго брака Эвелину. По слухам, она давно просветлялась в каком-то тибетском вип-монастыре. Перед сном свита из деликатности увольнялась на берег. Оно и понятно: устав на общественном поприще, Нал, естественно, отдыхал. До утра «Метеор» мерно бился бортом о причал, а над водами носился хорошо поставленный Каринин стон.
Гена по указу Кошмарика, замутившего с губернатором общий бизнес, сопровождал кандидата в предвыборном заплыве, чтобы написать для «Мымры» очерк «Волга течет в будущее». Высматривая в окошко купола Тихославля, он смаковал двадцатилетний коньячок и предвкушал, как сойдет на берег, прогуляется по музейному городу, заглянет в библиотеку и с ленивой симпатией поинтересуется: «А вот была тут у вас этакая Зоя Дмитриевна Мятлева… Что вы говорите? Ну, надо же… Жаль. Очень жаль!» А если ответят: «Как же, как же! Она у нас и теперь работает. Позвать?»
И тут на Гену накатывало смятение: он страшился увидеть Зою через столько лет. Вдруг та, из-за которой он едва не сошел с ума, превратилась в усталую одутловатую тетку, отупевшую от библиотечных формуляров, детей и домоводства. И как тогда примирить жестокую очевидность с лучезарной девушкой, жившей в его памяти все эти годы? Как? Расставшись, Скорятин, конечно, не думал о ней денно и нощно, но быстротечная тихославльская любовь пожизненно осталась в нем, как немецкий осколок в груди деда Гриши. Приводя внука в баню, тот всегда показывал на рытвину в боку, поясняя, будто в первый раз:
– Фашистский подарок. Как попал в сорок третьем, так и сидит под сердцем.
– А почему не вынули?
– Военврач сказал: нельзя – умру.
Умер он, когда осколок вдруг «пошел» – так объяснил хирург в Склифе.
До Тихославля оставалось четверть часа плавного речного ходу, когда позвонили из избирательного штаба и доложили: в городе митинг, пристань блокирована пикетами, люди возбуждены, понаехали телевизионщики, даже уроды из ЮНЕСКО прискакали. Гена как раз приканчивал бутылку коньяка «Супер-Ной» с пресс-секретарем Аликом, племянником Налимова. Во всяком случае, босса он называл «дядей Витей» и говорил о нем без костяной преданности, какую напускает на себя служивая челядь, зная о жестоком аппаратном наушничестве.
– А что там случилось? – спросил Скорятин, как бы почти не интересуясь.
– Народ бузит.
– Из-за чего?
– Из-за фигни. Дядя Витя гольф-клуб хочет… Европейского уровня! С гостиничным комплексом, с яхт-клубом. Чтобы симпозиумы проводить, как в Давосе. Тихославль-то – пряник, а не город!
– Вот и хорошо. Инвестиции пойдут, рабочие места…
– Конечно! Телки со всей Волги слетятся… – ухмыльнулся племянник, явно завидуя дядиной неукротимости. – Только народ у нас дикий. Азиопа! Уперлись. У них там, на берегу, какие-то каменюки…
– Языческая троица?
– Точно. Ты-то откуда знаешь?
– Читал.
– Когда только успеваешь? Не дают они возле этой троицы котлован рыть, а лучше места нет. Такой вид на Волгу! И рельеф как раз для гольфа. Дядя Витя даже благословение у владыки Афанасия получил, обещал камни не трогать, только огородить. Пойдет прибыль, сказал, спортивную школу построю. Нет, бузят. Вот скажи, с таким народом развитой капитализм можно построить? Уроды какие-то, а не население! Правильно Троцкий хотел их строем на работу водить…
– Ты про трудармию, что ли?
– Про нее. Дядя Витя считает, это единственный выход.
«Метеор», сбросив скорость, плыл мимо Тихославля. В закатном солнце пылали купола, затмевая осеннюю желтизну леса. На стрелке, разделяющей Волгу и Тихую, все так же стоял храм Живоначальной Троицы, но не блекло-бежевый, как прежде, а ослепительно белый. Детинец на Мерной горе стал выше, новее, затейливее. Видно, за минувшие годы надстроили обглоданные веками стены. Появились кровли из теса с коньками. Да еще воткнули сбоку ретрансляционную вышку, вроде гигантского шампура.
На ярусах бело-голубого дебаркадера, напоминавшего старый колесный пароход с обрубленными носом и кормой, толпился народ. Вдоль борта растянулись транспаранты:
