Долой губернатора-прихватизатора!
Налимову – второй срок!
Скорятин оценил остроту тихославцев: дядя Витя при советской власти, будучи прорабом, недолго посидел в Мордовии за липовые наряды и продажу фондированных стройматериалов налево, но тема была табуирована, как добрачные связи принцессы Дианы. Считалось, Нал пострадал за любовь к свободе и демократии.
«Метеор» качался на волнах, и его медленно разворачивало течением.
– А чего встали? – спросил Гена.
– Человечка нашего забираем. «Наглядку» рассовывал, но не пошло. Как бы не прибили паренька, – пресс-племянник показал пальцем на берег.
С дебаркадера в катер спускался, увертываясь от тумаков, щуплый человечек, а народ швырял вниз какие-то белые брикеты. Наконец катер отвалил от негостеприимной пристани, задрал нос и, раздваивая пену, помчался на базу. Вскоре «Метеор» мягко шатнуло, послышался скрежет спускаемого трапа. В окно было видно, как команда спешно перегружает с борта на борт «брикеты» – пачки книг. Кое-где оберточная бумага порвалась, и стала видна обложка с глянцевым Налимовым, бредущим по грудь во ржи. Пострадавший «паренек», придерживая оторванный ворот куртки, ни с кем не здороваясь, быстро прошел по салону на доклад в «люкс», откуда выставили взъерошенную мисс Среднюю Волгу. Его удаляющаяся сутулость показалась знакомой. И когда изгнанник почти сразу же вышел, точнее, вылетел от босса, Скорятин узнал книгоношу Вехова, постаревшего, жалкого, надменного, обиженного. Бодрясь своей перевернутой улыбкой, он, ни на кого не глядя, тяжело плюхнулся в кресло за спиной редактора «Мымры». Сперва Гена не хотел обнаруживать себя, но «Супер-Ной» сообщил сердцу теплое хмельное озорство, и журналист, просунувшись между зачехленными спинками, позвал:
– Господин Вехов, ау! Где же ваш лиловый смокинг?
Переплетчик, кажется, задремал и не сразу открыл страдающие глаза. Некоторое время он с сонным удивлением смотрел на сдавленное креслами лицо и наконец узнал.
– А-а… Вы-то здесь что делаете?
– То же, что и вы!
– Неужели? – Он глянул на знаменитого журналиста, как бомж, обнаруживший в соседнем мусорном баке банкира Авена.
– Что-то вас в посольствах давно не видно? – поквитался Скорятин.
– Некогда.
– Ловите своего Снарка? Ну что – поймали?
– К сожалению, поймал.
– И кто же он?
– А вы не поняли?
– Какие еще книжки издаете?
– Всякие.
– Как там Катя?
– Какая Катя? – искренне не понял переплетчик.
– Ладно – проехали. А Зелепухин как там поживает? – поинтересовался Гена, на самом деле собираясь спросить про Зою. – Миллионщиком небось стал?
– Зарезали Кешу. Давно. Дедово золото искали…
– А-а-а… Жаль. Бывает. А я-то думал, вы теперь где-нибудь на Майами.
– Уезжал. Вернулся.
– Что ж так?
– Ностальгия.
– Не похоже на вас.
– Сам удивился.
– А как насчет нейтронной бомбы?
– Не забыли… Теперь предпочитаю водородную! – ответил Вехов и закрыл глаза, показывая, что разговор закончен.
26. Переходящий лоскут
«Ну, хватит, хватит думать о всякой там ерунде!» – Скорятин отодвинул недоеденную котлету и допил зеленый чай.
Главред нашел в ворохе бумаг приглашение на премьеру и сунул в боковой карман вместе с фотографией Ниночки. Затем Гена выковырял скрепкой курятину, застрявшую между зубами, вытер влажной салфеткой руки и решительно встал.
После того как он разлюбил Марину и потерял Зою, женщины стали в его суетной маете чем-то вроде бутылочек воды, которые суют марафонцу – утолить на бегу жажду. Но с Алисой вышло иначе. Если раньше торопливые свидания с тарифными девицами и легконравными журнальными дамами были своего рода передышками между редакционным дурдомом и домашним бедламом, между сыто-пьяными командировками и редкими вспышками писательства, то теперь его жизнь превратилась в томительные перерывы между встречами с «меховой женщиной». Впрочем, до конца он так и не понимал, что это все-таки – последняя любовь или просто телесная «присуха», как говаривала бабушка Марфуша, болезненная плотская зависимость, вроде той, что привязывала его когда-то к Ласской.
Скорятин вышел в приемную. Ольга ела из пластмассового стакана ошпаренную китайскую лапшу.
– Вернусь через часок… – предупредил главред, оглядывая себя в зеркало и стараясь вобрать живот, а тот не втягивался, мстя за ночное обжорство. Бессонно бродя по квартире, Гена часто заглядывал в холодильник.
Секретарша громко чмокнула, втянув свисавшую изо рта питательную бахрому, и спросила участливо:
– В Минпечать?
– Да…
– Коля еще не вернулся.
– Доберусь на такси.
– Не забудьте взять чек, а то бухгалтерия не пропустит.
– Не волнуйся.
– Вы всегда забываете, а Заходырка потом с ума сходит.
– Свои заплачу. Не обеднею.
– Счастливого пути! – улыбнулась она, прекрасно понимая, что за час съездить в центр и вернуться невозможно.
Гена весело шел по коридору. Предвкушая встречу с Алисой, предчувствуя рыжий пламень ее любви, он был добр и снисходителен к слабостям подвластного люда. Заметив, как многоженец Сеня Карасик охмуряет возле водопоя юную практикантку, суровый редакционный вседержитель скроил расстрельную физиономию, а потом поощрительно осклабился: мол, плодитесь и размножайтесь, если есть на что. Встретив Ампелонова, отец коллектива еще раз похвалил репортаж о зверском убийстве старушки, не давшей внуку денег на кино, и удивился, что материал до сих пор не вывешен на доску лучших.
– Напомни Ольге!
– Неловко…
– На печи неловко, когда не спит золовка… – бабушкиной прибауткой ответил добрый босс.
Дверь в отдел искусства была настежь, там кипел стихийный субботник: ящики столов выдвинуты, папки вынуты, на полу разложены стопки старых рукописей, связки писем, вороха фотографий, давних оттисков и другие отходы редакционного организма. Телицына, превозмогая беременность, доставала бумаги из нижних секций. Ее мукам сострадал, сидя в кресле, Дормидошин. Главный редактор остановился. Бездельник, заметив шефа, бросился показательно помогать брюхатой растеряше.
– Ну как? – спросил Гена.
– Уже почти нашли! – ответила Телицына с обещающей улыбкой.
– Все перероем! – подтвердил Дормидошин.
– Не родите мне здесь раньше времени!
– Постараемся.
У корректорской он столкнулся нос к носу с Бунтманом, тот аж осунулся от неприятной встречи. Повелитель «Мымры», улыбнувшись, простил интригана. Полгода назад в передовой статье Гена по ошибке назвал знаменитого красного латыша Вилиса Лациса литовцем, а бюро проверки, как обычно, ошибку прохлопало. В сущности, ерунда, мелочь, в газете и не такое бывает. До сих пор, из поколения в поколение, передается знаменитый ляп в «Сухумской правде». На первой полосе шел официоз «Визит Анастаса Ивановича Микояна в солнечную Абхазию», а на четвертой – репортаж «Пополнение в Сухумском обезьяньем питомнике». Фотографии к текстам, как на грех, оказались одинакового формата. Верстальщик попутал цинковые квадратики: и на первой полосе очутился снимок мартышки, прибывшей из дружественной Индии, а на четвертой усатая физиономия легендарного члена Политбюро, про которого шутили: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». И что? Ничего. Микоян позвонил агонизирующему главному редактору и, смеясь, попросил: «Слушай, пошли мне десяток газеток, друзьям подарю. Пусть посмеются!»
