Обычно Редников сидел на стремянке в углу магазинчика и в ожидании нечастых покупателей читал Розанова или де Турайля, иногда «Бесконечный тупик» Галковского. Он отпустил окладистую бороду, но не благостную, как у батюшки, а клочковатую, с рыжими подпалинами, выдававшими в нем вольнодумца. Иногда бывший колебатель основ писал для «Мымры» эссе и рецензии – коротко, умно, зло и по делу.
– Как бизнес? – спросил, входя, Скорятин.
– Бизнес в «Газпроме». У нас тишина. За книгами пришел или так? Прочитал Эпронова?
– Не могу. Какая-то каша.
– Да, писатель не тот пошел. Думают, если в ЖЖ строчат, то и романы сочинять могут. Ерунда. Спьяну за столом все поют, без слуха и голоса, а в опере попробуй-ка! Современная литература – это опера без слуха и голоса. Выпил – спел. Возьми новый роман Карло Паэльи!
– А это еще что?
– Метафизика для дебилов. Очень хорошо идет. Людям нравится, когда автор еще глупее, чем они сами.
– Спасибо, я просто так зашел. А ты, значит, теперь совсем не пишешь?
– Так, понемногу мемуарю.
– О чем?
– О том, как диссиденты трахались без разбору и друг на друга в гэбню стучали.
– Когда издашь?
– Когда издохну. Найдут под подушкой – пусть печатают.
– А что так?
– Я теперь ученый: говорить правду можно только посмертно. Хотя все равно бесполезно. Вон в архивах раскопали, что подлец Лысенко на гения Вавилова доносов в НКВД никогда не писал, а гений-то на скобаря Дениса Трофимовича еще как писал, строчил даже. Оказывается, всю войну мы яровизированный лысенковский хлебушек жрали, а Николай Иванович кучу казенных денег по заграницам профукал. И что? Ничего. Так все и останется: Лысенко – урод, Вавилов – гений… Возьми книжку!
– Какую?
– «Расовые теории и геополитика».
– Не интересуюсь.
– Напрасно. Жизнь – борьба рас: на войне, в искусстве, в постели… Ну, купи книжку, жлоб, поддержи отечественного производителя!
– А у тебя есть что-нибудь издательства «Снарк»?
– Вспомнила бабушка, как девушкой была! Давным-давно закрылось. Хорошие книжки выпускали. Хозяин толковый был, разбирался. Но помер, и как-то странно, с фокусом, с достоевщиной…
– С каким фокусом?
– Забыл. Могу ребят спросить.
– Не надо.
– Вот еще хорошая книжка «Бей скаутов!». Ты был пионером?
– Был. А почему спрашиваешь?
– Жалко, что всю жизнь нельзя оставаться пионером, просыпаться от горна в летнем лагере, делать зарядку, играть в «Зарницу», пить какао с кашей, подглядывать за девчонками в душе, сидеть под грибком на лавочке и читать до одури Жюль Верна, ждать, когда мамка гостинцы привезет. Я зефир в шоколаде любил…
– А сейчас?
– Сейчас диабет. Ты часто детство вспоминаешь?
– Часто.
– Это к смерти.
– Мне пора…
– Я пошутил!
– Я так и понял.
Скорятин не любил разговоры и даже мысли о неминучем конце, считая, что горевать заранее о неизбежном – бесполезно и вредно. Вот когда безносая сядет у изголовья, тогда будет время подумать и о потустороннем варианте. В Бога и вечную жизнь он не верил. Да, конечно, из элемента питания заряд не исчезает бесследно, переходит в иные виды энергии, но сдохшей батарейке-то какая с того радость? На похоронах он старался не глядеть в лицо трупу, озирался по сторонам, выискивая на плитах поминальные надписи в духе Зощенко: «Спи спокойно, сын, муж и отец, мы с тобой!» Ему нравились слова тестя: «Чем ближе старость, тем дальше смерть». Кстати, пани Ядвига Халява, как истая полька, сотворила из берлинской могилы Александра Борисовича миниатюрный мемориал с травкой, выстриженной, как выставочный пудель.
Гена был в нескольких метрах от «Мехового рая», когда дверь осторожно открыли изнутри. Он припал к стене, прячась и готовя сюрприз. Алиса выглянула, повертела рыжей головой, убрала картонку с надписью и скрылась. Затем из магазина вышел, поправляясь, Калид, в нем ощущалась ленивая гордость зверя, насытившегося самкой. Следом выскользнула ее рука и за ремень втянула индуса назад, видимо, для прощального поцелуя. Через мгновение он показался вновь, блаженно улыбнулся, провел пальцами по губам и, прыгая через ступеньку, умчался в свою лавчонку. Продавщица еще раз выглянула, убеждаясь, что никто ничего не заметил, и затворила дверь.
Обманутый любовник стоял, прижавшись спиной к стене, и чувствовал, как холодная оторопь проникает из мертвого бетона в слабеющее тело. Мимо прошаркал пенсионер, по виду запущенный вдовец, в руке он нес облезлую женскую сумку, из которой торчали скрюченные куриные лапы с длинными желтыми когтями.
– Тяжело? – спросил старик.
– Угу…
– Магнитные бури. Меня с утра шатает. Думал, не доеду. А как стал за птицу торговаться, отпустило. Угостить андипалом?
– Спасибо, уже лучше.
– Ну, смотрите… – И дед пошаркал дальше.
На самом деле Гена изнемогал: на сердце навалилась трепещущая тяжесть – такая бывает в паху, когда выпирает грыжа. В голове было пусто, лишь стучали, сталкиваясь, как деревянные шары, названия крепленых вин, популярных в советские годы: «Рубин», «Гранат», «Кагор». Так на журфаке в шутку называли великого индийского поэта Рабиндраната Тагора.
«Рубин». «Гранат». «Кагор».
Скорятин почти улыбнулся, но с силой сдавил ладонями щеки, не давая лицу рассмеяться: если захохочешь – уже не остановишься. Истерики ему еще на людях не хватало! Не помня как, он добрел до своего этажа и остановился перед черной дверью с кодовым замком и латунной табличкой:
Независимый еженедельник
«МИР И МЫ»
От унизительного потрясения он забыл шифр, комбинацию четырех цифр, которые всегда нажимал автоматически, и заглянул в глазок видеокамеры, чтобы Женя, узнав шефа на мониторе, впустил, но замок почему-то не щелкал. Тогда главный редактор в бешенстве ударил кулаком по гулкой стальной двери. Безрезультатно. Он ощутил тошноту в сердце и положил под язык валидол, привычный с тех пор, как возглавил «Мымру». Держась за стену, обманутый любовник спустился на промежуточную лестничную площадку, повернулся спиной к снующим мимо людям и стал смотреть в большое окно. Пробка на перекрестке еще не рассосалась, но милиционер, похожий на подушку, исчез, зато несколько водителей, выскочив из кабин, размахивали руками, ругались. Снег шел так же густо и плавно, словно там, в небесах, кто-то специально отвечал за эту густоту и плавность.
– Геннадий Павлович!
Перед ним стоял Коля.
– Вы чего тут делаете?
– Вот, для дома купил. – Он потряс пакетом. – Смотри, какой снегопад! Отвез?
