Шофер, наблюдавший прощание из машины, сразу подобрел и, когда счастливый спецкор плюхнулся на сиденье, тронулся не сразу, дав им еще несколько мгновений – допрощаться глазами. В дороге Николай Иванович не умолкал, возмущаясь статьей «Волжский застой» во вчерашней «Сельской жизни». Там Суровцеву припомнили все: и сдохших кур, и вертолетные атаки на колхозы, и даже то, что он не досмотрел до конца спектакль «Так победим!», привезенный в область Художественным театром. Сказал лишь: «Вашему Калягину жуликов играть, а не Ленина!» – встал и вышел из ложи.
– Правильно Нина Андреева написала: с какой это стати там Ленин перед Троцким на колени встает?
«Мда, всерьез за мужика взялись!» – подумал Гена.
– Боятся они Петра Петровича, – вздохнул шофер.
– Кто боится?
– Горбач-балабол боится. Точно писатель-то ваш сказал: «На самолете взлетели, а куда садиться – не знаем». Не знаешь – не лети! Сиди, где сидится.
– А Суровцев знает, куда лететь?
– Знает! За то и сживают. А его бы – в Кремль. Сразу порядок наведет. Посоветуй там своим в Москве.
– Посоветую.
– И Зойку не обижай! Редкая по нашим временам девушка… Сестра у меня такая же была. Как думаешь, рак скоро лечить будут?
– Скоро.
– Хорошо бы!
Маленький тряский Ан-24 летел чуть выше дымных облаков. В прорехи виднелась темно-синяя, широко петляющая Волга в зеленой опушке лесов, рябили в глазах разноцветные лоскутья полей и оловянные овалы озер. Крошечный поезд отсюда, сверху, напоминал нитку ртути, ползущую по частым черточкам градусника. Из аэропорта Быково, маленького, вроде магазина-стекляшки, Скорятин на такси поехал сразу в редакцию. Генриетта, увидев пропащего в приемной, закричала, что Гена полный гад и мерзавец. Исидору пришлось звонить в ЦК, жаловаться на Суровцева, который явно сделал с потерявшимся журналистом что-то недоброе. Парторг редакции Козоян уже открытое письмо обобщенным врагам перестройки сочинил.
– А ты чего такой счастливый? – подозрительно спросила она.
– Потому что нашелся.
Шабельский ходил по кабинету шагами полководца, обдумывающего план генерального сражения.
– Ну, – спросил он, – есть?
– Есть!
– Где?
– Здесь! – Гена ткнул пальцем в лоб.
– Утром должно быть здесь! – Главред хлопнул ладонью по столу. – Надо, чтобы до пленума вышло и прогремело. Они этого не ждут, готовятся к другому, хотят тезисы к Девятнадцатой конференции оспорить. Вот будет драчка! Не подведешь?
– Не подведу.
– Почему не звонил?
– Боялся, что Суровцев телефоны прослушивает.
– Правильно. Возьми загранпаспорт с визами. Вылетаете послезавтра. Не забудь шампанское. Если хорошо напишешь – сразу после Индии полетишь в Чикаго.
– Зачем? – спросил Гена: после Индии он собирался снова в Тихославль.
– На Форум восходящих лидеров. Очень важное мероприятие. Я тебя заявил. Будешь в группе молодых журналистов. Делегация солидная. Список в ЦК утверждают. Чехочихин летит.
– В Америку-то что с собой брать?
– Бдительность. Еще можно икру. Черную. Но обязательно в стеклянных баночках.
– Они там из баночек алмазы точат?
– Остришь? Смотри, в Томск ушлю! Они просто хотят видеть то, за что платят деньги. Странный ты какой-то вернулся… Куда все-таки пропадал?
– В банду внедрялся, как Шарапов.
– Молодец! Я примерно так Марине и объяснил.
– Тебя ждать? – спросила жена, выходя из ванной в одном влажном полотенце, обмотанном вокруг головы.
– Нет, я утром должен сдать статью.
– Про Тихославль?
– Угу.
– Завари себе цейлонский! Там немного осталось. Не забудь из Индии чаю привезти. Грузинский я пить не могу. Трава!
– Хорошо, не забуду.
– Хочешь, я тебя подожду? Мне «Зияющие высоты» на два дня дали.
– Не знаю, когда закончу…
– Я все-таки почитаю.
Статья удалась. На планерке Шабельский возносил Гену так, что всем стало неловко от многословной щедрости главного, обычно скупого на похвалу. Триумфатор внимал вполуха и ловил себя на том, что испытывает к любовнику жены смутное чувство благодарности, ведь уйти от непорочной Ласской было бы куда труднее: чужая верность стреноживает. Но теперь, после ялтинских бычков, его совесть чиста, как свежая сорочка. Слушая восторги Исидора, он томился плотской памятью, невольно сравнивая нежную чуткость Зоиного тела с навязчивой щедростью Марины, которая все-таки дождалась…
Фельетон назывался «Номенклатурный многоженец и библиотечная Салтычиха». Публикацию сразу вывесили на стенде «Лучшие материалы номера». Сочиняя, он вдохновлялся благородной обидой за Мятлеву и ненавистью к самодуре Болотиной, а чтобы текст не вышел безысходным (по советским правилам это не допускалось), автор сделал лучом света в темном царстве раздолбая Рытикова, изобразив его талантливым руководителем среднего звена, затурканным областным тираном.
Одно начало фельетона дорогого стоило:
«Достопочтенный читатель, ты, конечно, думаешь, что “осетр” – это такая рыба. В крайнем случае река, впадающая в Оку. А вот и нет! Так в старинном русском городе Тихославле, известном чудными церквами и дивным клюквенным морсом, называют новый дом из бежевого кирпича, выстроенный прямо на берегу матушки Волги в природоохранной зоне. И живут там, в спецхоромах, ох, не простые люди. У нас в Москве кунцевская “Ондатровая деревня”, а у них, в Тихославле, “Осетр”. Поговаривают, вместо “Осетра” можно было выстроить три многоквартирных дома. Не выстроили. Почему? Может, жилищный вопрос давно и окончательно решен в области? Как бы не так! В “волжском Китеже” народец живет в монашеских кельях, лабазах, ризницах, переоборудованных под коммуналки, в ветхих довоенных пристройках, бараках, оставшихся от зэков, строивших местную ГЭС. Надеюсь, гласность и тяга к социальной справедливости приведут к тому, что с каждого насельника “осетра” спросится: “За какие подвиги ты здесь навеки поселился?” Если заслужил – живи. Если хапнул – на выход с вещами.
Это дело будущего. Но об одной ответственной квартиросъемщице по фамилии Болотина промолчать в ожидании грядущей справедливости не могу. Еще недавно она обитала с дочерью в отдельном домике, рядом с городской библиотекой имени Пушкина, каковой и заведует. Да- да, бдительный читатель, это та самая библиотека, где недавно запретили заседания клуба “Гласность”. Но я не об этом, я о жилищном вопросе, который продолжает портить людей. Итак, вроде бы куда еще Болотиной улучшаться? Однако как учил отец народов, хорошее – враг лучшего. И вот она уже в “Осетре” – в трехкомнатной квартире. Почему же ей на двоих дали трехкомнатную? Не волнуйся, бдительный читатель, все по закону: наша книгохранительница с небывалой быстротой защитила кандидатскую диссертацию и получила право на дополнительные двадцать метров площади. Что, спросите, плохого в научном труде и степени? Ничего, если пишешь научный труд сам. Но как поговаривают в городе, ей помогли и подсобили. Одна подчиненная, например, собирала библиографию и теперь в благодарность уволена. Так в преступном мире прячут концы в воду и убирают свидетелей.
