А как живут в Тихославле прочие кандидаты наук? Иные так в бараках и прозябают. За что ж такая честь Болотиной? Увы, увы, не обошлось тут без обкома. Об ком же звонит колокол? Тут, читатель, мы вступаем в область грязного белья. Нет, речь не о единственном в городе допотопном банно-прачечном комбинате “Волна”. Поднимай выше! Речь о первом секретаре обкома КПСС Петре Петровиче Суровцеве, который положенные ему по должности белые одежды сменил на предосудительное исподнее, весьма несвежее, ибо много лет живет на две семьи. Многоженец, короче говоря…»
– Ну ты дал! – похвалил Веня, поднимая «стременную».
– Аверченко в гробу плачет от зависти! – закусывая, подтвердил Дочкин.
– Талантливо, но как-то не по-мужски, – вздохнул Шаронов, наливая «закурганную».
– Знаешь главный закон джунглей? – спросил опытный Жора.
– Нет.
– Утром натощак двести грамм виски. Дезинфекция. Иначе вылетишь через прямую кишку.
…В Индии Скорятин, кроме экзотических восторгов (слоны, обезьяны, кобры, базары, ковры, форты, тадж-махалы, храмы совокупления) испытал чувство гордости за Родину. Отсюда, из тощего, голодного и нечеловечески грязного Индостана непритязательный Советский Союз выглядел раем для скромных душ. В отеле, едва войдя в шестиместный номер, они увидели на столе здоровущую обезьяну. Она смотрела злыми глазами потревоженного хозяина и угрожающе бурчала, обнажая желтые клыки. Туристы осторожно попятились и побежали жаловаться в рецепцию. На зов пришел сикх в синей чалме и с бамбуковой палкой. Примат заухал, схватился волосатыми руками за голову и высигнул в окно. В ответ на сердечные «сенькью» копченый спаситель белоснежно улыбнулся и произнес: «чимпейн». Бутылок оказалось столько, что вызвали носильщика. Наверное, до сих пор в ювелирных лавках на «Яшкин-стрит» в Дели можно приобрести изумруды, выточенные из того стекла.
Гена, получив ворох засаленных ветхих рупий, купил Марине нитку жемчуга для отвода глаз, Зое – роскошное топазовое ожерелье, а на продажу – бирюзовые бусы, которые наши брали метрами. Опытный собкор «Коммуниста» Войскунский объяснил: в Москве каждый камушек идет по 50–70 рублей, нитки рассыпают и делают из бусинок перстеньки, серьги, кулоны. Скорятин, пересчитав, понял: треть суммы вступительного взноса уже есть. Вернувшись в Москву, бирюзу и топазовое ожерелье он спрятал в книгах, за собранием сочинений Лиона Фейхтвангера, а жемчуг вручил жене: возвращаться без подарков из-за границы у Ласских считалось дурным тоном. К тому же внезапная пусторукость мужа могла вызвать ненужные, преждевременные подозрения. Марина обычно принимала дары и презенты с рассеянностью принцессы, забывшей счет своим сокровищам, а тут вдруг от пустячных бус вскипела восторгом, ошеломив мужа бурной признательностью.
«Неужели Исидор подучил?» – размышлял он, содрогаясь от могучих ударов благодарных ее чресл.
…На Жорином столе зазвонил телефон, и главный редактор, сам не зная зачем, взял трубку.
– Алло, дундило, ты в новый кабинет еще не переехал? – спросил звонкий баритон.
– Жора вышел.
– Ой, извините… – Голос сразу охрип.
– Кто это?
– Я перезвоню…
«Ну, Жора, ну, жучила! – подумал Гена. – Уже и на кабинет Сун Цзы Ло прицелился».
Дочкин давно мучился, что его комната меньше хором, доставшихся Сунзиловскому, и предлагал первому заместителю обмен, обещая взамен множество бонусов и вечную благодарность. Но китаевед, разукрасивший стены гористыми пейзажами Поднебесной, наотрез отказывался. Скорятин, поколебавшись, решил все-таки заглянуть в Жорин компьютер, просмотреть почту, так, на всякий случай, но поначалу удержался. В прежние времена читать чужие письма считалось подлостью. Хуже только подглядывать за целующимися парочками. Но где они, прежние времена, где?
32. Пьяный самолет
Перед Америкой Гена хотел на денек слетать в Тихославль, однако Шабельский услал брать интервью у опального Ельцина, которого задумали двинуть делегатом на 19-ю партийную конференцию назло Горбачеву и всем врагам перестройки. Спецкор поехал к свергнутому партайгеноссе на Лесную улицу, возле Белорусского вокзала. Квартира в цековском доме из бежевого кирпича была просторная, хотя поменьше сивцевовражеских хором, да и обставлена без антикварных затей, но с типовой номенклатурной роскошью. Разжалованный бонза принял журналиста приветливо и понравился: деловит, справедлив, подтянут, улыбчив. Только глаза злые, как у обезьяны, залезшей в номер.
Ельцин объявил: чтобы победить дефицит, надо пересажать московскую мафию и чаще разговаривать с народом, а потом признался: хочет написать книгу – правду о том, что с ним случилось на самом деле, ищет писучего помощника. Сказав это, он испытующе посмотрел на гостя. Поежившись, Гена кивнул, обещал подумать над предложением и сразу перезвонить. Тот воспринял ответ как отказ, насупился, и Скорятин, сглаживая неловкость, перед уходом сообщил, что его сына тоже зовут Борисом, и попросил автограф – мальчику на память. Номенклатурный изгой взял из стопки свой снимок, еще политбюровских времен, с державной полуулыбкой и могучим зачесом над безмятежным лбом, задумался на миг и размашисто написал:
«Борис, будь всегда прав!»
Вручая фото, Ельцин посмотрел на гостя с той веселой мстительностью, которая впоследствии всем дорого обошлась. Людей с такой ухмылкой надо отлавливать на дальних подступах к Кремлю, на самых дальних, на самых-самых… Потом Гена не раз жалел, что уклонился от предложения, ведь материал фантастический: человек пошел против системы и проиграл. А что у него в душе? Чем жив вчерашний небожитель? На что надеется? Спецкор порывался позвонить Ельцину, но, еще раз трезво обдумав ситуацию, делать этого не стал. Впереди были развод, женитьба, устройство нового дома, смятение чувств, объяснение с сыном, большие расходы, а писать без надежды на гонорар книгу, которую вряд ли напечатают, как-то не хотелось. Вот дурак-то! Если бы согласился накатать «Исповедь на заданную тему», то сегодня, как Юмашев, не знал бы, куда девать деньги. Впрочем, тогда его интересовала только Зоя!
Скорятин тщетно пытался дозвониться до нее. В библиотеке, узнав, кто спрашивает, сразу вешали трубку. Телефон Колобкова в райкоме не отвечал. Приблизительно вспомнив адрес, обеспокоенный Гена дал телеграмму: «Зоенька, срочно позвони в редакцию. Улетаю в командировку. Вернусь через десять дней. Сразу приеду. Люблю. Люблю. Люблю. Гена».
– Может, достаточно одного «люблю»? – посчитав карандашиком слова, завистливо улыбнулась почтовая дурнушка.
– Нет, не достаточно!
Однако в «Мымру» никто ему не позвонил, хотя Гена всех предупредил: если будут спрашивать из Тихославля, трубку не вешать, искать, найти, где бы он в тот момент ни находился.
– Не психуй! Им не до тебя, – успокаивал Жора. – Там сейчас после твоей статьи знаешь что делается!
– Догадываюсь.
Они снова бражничали. Скорятин проставлялся – теперь перед отбытием в Штаты. Веня, изнуренный ежедневным пьянством, дремал в кресле, сохраняя на лице вежливое внимание к застольной беседе, а Дочкин, дважды летавший в Америку, объяснял другу, что у негров покупать ничего нельзя: обманут в любом случае. В кабинет заглянул Козоян:
