– Сколько же все это стоит?
– До хрена и больше!
– Ты этих ребят знаешь?
– Еще бы! – вздохнул чекист.
Через несколько месяцев, когда объявился Народный фронт, о котором Исидор знал заранее, и в телевизоре замелькали новые лица, перекошенные жаждой перемен, среди них сразу бросились в глаза те ребята с полными тележками. Чудны дела Твои, Господи, особенно если Ты, вездесущий, занимаешься большой политикой!
Едва Ил-86 тяжело, но аккуратно припал к родной земле и покатился, подпрыгивая на стыках плит, делегация захлопала в ладоши: новшество, подхваченное в Америке, когда они на два дня летали внутренним рейсом в Филадельфию – посмотреть на знаменитый колокол демократии. Штатники, как дети, аплодировали в честь удачного приземления. Жизнерадостный народ! В Шереметьево солидно, как большие лидеры, проходили через спецкоридор для дипломатов, и вдруг хмурый таможенник приказал Гене:
– Откройте чемодан!
В одно мгновение бедняга вспотел так, что даже в ботинках захлюпало. Понимая, что жизнь кончилась, он дрожащими руками стал расстегивать молнию, собираясь чистосердечно выдать властям запрещенную литературу, тщательно завернутую бывшим коммунистом в грязное белье…
«А может, и к лучшему, – обреченно думал спецкор. – Козоян не будет душу выматывать, не потащит из-за развода на партком…»
– Да не вы! – поморщился страж. – Вы!
Журналист оглянулся: за ним стояла толстая дама с лицом директора комиссионного магазина и прической депутатки райсовета. В подведенных глазах ее застыл ужас.
В зале прилета долго прощались, обещая писать и звонить, надеясь сберечь те странные нити, которые связывают людей за неделю-другую коллективных скитаний. В момент расставания они кажутся неразрывными. Ну как это завтра не увидеть уморительную физиономию Коти Яркина? По горячим просьбам комик в последний раз изобразил советский танк, сам себя зарывающий в землю, и все хохотали, пряча слезы. Ростовская отличница народного образования в голос рыдала на шее донецкого Вити. Редактор «Шахтерской правды» гладил бедняжку по голове и беспомощно хмурился: обоим предстояло возвращение в крепкие советские семьи. Гена смотрел на них с превосходством: он-то принял решение!
«Вот были времена!» – улыбнулся Скорятин и еще налил себе водки, не дожидаясь возвращения Дочкина.
Недавно на даче, роясь в макулатуре, он наткнулся на трехтомник Солженицына и вспомнил, что из-за этих книжек с мелким, как лобковая вошь, шрифтом едва не получил инфаркт в Международном аэропорту Шереметьево-2. А может, стоило умереть тогда, еще при советской власти, чтобы не видеть всего этого бардака, этого накликанного жизнетрясения, этого кошмара перемен, уйти заранее, спрятаться под черной мраморной тумбой, как купец первой гильдии Семиженов, преставившийся в январе 1917-го?.. Донбасского Витю потом как-то показали по телевизору: он стучал каской у Горбатого моста, требуя почему-то закрытия шахт. А Мирзу Сафиева четвертовали во время душанбинской резни, лет через пять…
Гена опрокинул в одиночестве рюмку, закусил килькой, оглянулся на дверь, быстро пересел в Жорино кресло и попытался открыть почту. Не тут-то было: «Введите пароль!»
«Осторожный мальчик! – подумал главный редактор. – Долго он что-то сидит у Заходырки. Да и черт с ним!»
Выйдя из Жориного кабинета, главный редактор чуть не столкнулся лоб в лоб с Непесоцким. Фотокор мчался по коридору, нежно прижимая к груди листок бумаги, и поспешил поделиться своим счастьем:
– Подписала!
– Что?
– Смету на расходные материалы!
33. «Чайник»
В приемной сидел старичок в коричневом пиджаке, похожем на френч. Типичный «чайник»: желтая клетчатая рубашка застегнута на все пуговицы, синие лыжные брюки с белыми лампасами заправлены в серые сапоги-луноходы. На коленях посетитель держал красную папочку – в такие обычно вкладывают поздравления к памятным датам. Бледное лицо пришельца было сморщено болезненной мыслью. Ольга, увидев шефа, виновато отвела глаза: оберегать начальство от «чайников» входило в ее прямые служебные обязанности.
– Геннадий Павлович, это к вам! – виновато прощебетала она.
– Ко мне? Э-э-э…
– Николай Николаевич, – подсказала секретарша.
– Николай Николаевич, а мы разве с вами договаривались?
– Я вам звонил, но вы все время в командировках! – тонким обиженным голосом ответил визитер.
– Ну не все время. Вы преувеличиваете! Сейчас я, видите, на месте. – Главред отвечал «чайнику», как и полагалось, мягко, с доброй терапевтической улыбкой.
– Вижу и много времени у вас не займу. – Старик по-военному встал и одернул френч.
– А по какому вы вопросу, если не секрет? – задушевно поинтересовался Скорятин, предчувствуя муку.
– По важному. Могу сообщить только один на один! – Пришелец глянул на Ольгу с недоверием.
– Хм… Проходите в кабинет!
Пропустив чудака вперед, Геннадий Павлович наклонился и с тихим раздражением спросил секретаршу:
– Это кто еще такой?
– Не знаю! – шепотом ответила она. – Месяца два звонит. Зовут Николай Николаевич. Сегодня утром тоже. Я объяснила: вы уехали, а он, поганец, был в здании и видел, как вы шли… на третий этаж.
– Предположим. А в редакцию впустили зачем?
– Он сказал Жене, что хочет оформить льготную подписку. Хитрый!
– Вот и отправили бы его в распространение.
– Я предлагала. Он уперся: только к вам. Я хотела Женю позвать, а дедок стал за сердце хвататься…
– Плохо!
– Симулянт, наверное.
– Симулянты тоже умирают. Ладно. Если попрошу чаю, вы минуты через три зайдите и скажите, что меня срочно вызывают…
– Куда?
– В Кремль. Придумайте что-нибудь! Меня никто не искал?
– У вас там на столе мобильный обзвонился…
– Опять оставил. Склероз.
– Геннадий Павлович!
– Что?
– Муж, кажется, все знает! – с торжественным ужасом сообщила она.
– Не сознавайтесь ни в коем случае. Мужчины доверчивы, как индейцы. Господи, только «чайника» мне сегодня не хватало!
Когда-то, на заре гласности, в «Мымру» тянулись ходоки со всего СССР – за правдой, защитой, помощью, советом. Стояли к знаменитому журналисту в очереди, как к доктору, исцеляющему мертвых. Редакционные коридоры заколодило мешками с письмами, присланными в рубрику «Граждане, послушайте меня!». Люди не только жаловались, просили помощи, сигналили о недостатках, нет, они буквально заваливали газету идеями, проектами, рацпредложениями, открытиями – особенно много было планов добычи всеобщего счастья. Веня, помнится, бегал по редакции и всем показывал трактат учителя физкультуры из Кременчуга. Тот грезил приспособить вулканы под реактивные двигатели и превратить Землю в космический корабль, скитающийся по Вселенной в поисках лучшей доли.
