– Генотип, покачай Вику!
– Вику?
– Твою дочь зовут Викторией. Забыл?
– Ничего я не забыл.
Но вот однажды ночью Вика, синяя от натуги, орала у него на руках, страдая от газов. Вдруг девочка замолчала, долго смотрела на Гену синими всезнающими глазами и хитро улыбнулась, став сразу и навсегда любимой дочерью.
В мае, через год после незабвенной грозы, в воскресенье, Скорятин поехал на кладбище к отцу. Но вместо того, чтобы припарковаться возле теток с бумажными цветами и выбрать гирлянду, он вдруг, повинуясь неведомой силе, даже не проведав могилу, рванул по Звенигородскому шоссе к Кольцевой дороге, потом до Нижегородки и дальше без остановок – в Тихославль. Трасса была почти свободна. Караваны импортной жратвы и подержанные иномарки с правыми рулями еще не забили склеротические дороги Отечества. Возле редких, как магазины «Березка», АЗС выстроились очереди из легковушек: автолюбители караулили бензин. Гена мчался на серебристом «Москвиче-2141», купленном за книжные гонорары по лимиту Союза журналистов. Новинка советского автопрома еще не примелькалась на улицах: неосведомленные водители и пешеходы удивленно провожали взглядами незнакомую разновидность легковушки, для отечественной модели слишком обтекаемую, а для иномарки недостаточно изощренную. «Жигули» оседлала Марина. Теперь, пока свекровь пела колыбельные горластой Вике, жена сама возила Борьку на музыку и большой теннис в Лужники, сдавала на руки тренеру и любовалась, как лихо сын управляется с огромной ракеткой. Кстати, Исидор жил рядом, на набережной, в доме с аптекой, его болезная супруга не вылезала из санатория. Пожилые еврейки очень любят лечиться, а вот молодые спешат на стороне запастись плотскими восторгами, чтобы было о чем вспомнить в недужной и неказистой старости.
«Мог бы и тогда догадаться!» – думал Скорятин, морщась от боли.
– Как же вы так? – сострадала Ольга, обрабатывая сбитые костяшки перекисью водорода.
– Случайно. А где письмо из Тихославля?
– У вас в папке. Я положила.
…Он бросил машину возле Гостиного Двора и побежал вдоль стены Духосошествинского монастыря к Зоиному дому. Из распахнутых железных ворот рабочие, матерясь, с грохотом выкатывали огромную черную бочку. На булыжную мостовую сыпалась прошлогодняя квашеная капуста, оглашая окрестности тяжелым кислым духом. Козы, истошно блея, бежали следом, подбирали и жадно выхватывали друг у друга серые протухшие клочья. Мужики хохотали и передразнивали обезумевший мелкий рогатый скот: «М-ме-е-е…»
Старушки у подъезда встретили пропавшего москвича с недоумением, а кошка, сидевшая на пенсионных коленях, посмотрела на него желтыми испуганными глазами. Дверь открыл Маркелыч. Он был в той же майке и трениках.
– Ого! – только и вымолвил сосед.
– А где Зоя Дмитриевна? – спросил Гена.
– Укатила.
– Куда?
– Не доложилась. Пошли – покажу!
Он взял нежданного гостя за локоть и повел на кухню. Там гудела тугим синим пламенем новая газовая колонка.
– Чистый Чернобыль! Греет так, что и чайник не нужен.
– А она разве не на работе?
– Кто?
– Зоя.
– В отпуске она теперь. Наверное, в Затулихе.
– Одна? – сухим голосом уточнил спецкор.
– Одной нельзя. С Колобком укатила. Догоняй!
…Скорятин, морщась, поблагодарил Ольгу за скорую помощь и посмотрел на часы: без десяти шесть. Можно вызвать такси, поехать на Сивцев Вражек, смести снег с «Вольво» и рвануть, как тогда, в 1989-м, в Тихославль. Но во-первых, придется подниматься в квартиру – за ключами и техпаспортом, а значит, разговаривать с Мариной, слушать ее вранье или, еще хуже, правду. Во-вторых, после такого снегопада дороги вычистят к утру – в лучшем случае. Можно полночи простоять в заторе на выезде из Москвы. Да и выпито немало. Это раньше, при советской власти, махнул редакционной корочкой – и наблюдательный гаишник сразу брал под козырек: связываться с прессой себе дороже. Сколько погон слетело за неосторожное вымогательство у водил, оказавшихся журналюгами! Теперь совсем не так: вытрясут, как бабушкину копилку. Капитализм. Ради денег на все готовы. И правды не доищешься. Вон, ответсек «Московского календаря» пожаловался в МВД, так его стали на каждом перекрестке тормозить, штрафовать, мучить, номера снимать. «Покажите-ка огнетушитель! Ясно, на три дня просрочен. Пройдемте!» А уж если «выхлоп» изо рта унюхают, держись: разденут, как в подворотне. Странно, что еще на кремлевские башни до сих пор вместо звезд долларовые загогулины не нахлобучили. Честнее будет! К тому же бывший главный редактор столько лет разъезжал на служебной машине, что отвык сам крутить баранку. Надо учиться заново…
Он снова нажал кнопку селектора:
– Оля!
– Аушки?
– Посмотрите, когда поезд на Тихославль? Или лучше даже автобус. Их теперь много.
– Одну минуточку!
– И закажите мне гостиницу в Тихославле.
– Сейчас, Геннадий Павлович.
…Возле голубого дебаркадера народу не было – только вездесущие куры ворошили клювами подсолнечную лузгу, оставленную на берегу пассажирами. Тускнеющее солнце на розовой туче опускалось в воду почти незаметно, точно теплоход в шлюзовой камере. На чугунном быке сидел сторож в тельняшке и курил ядреный «Памир». Вокруг него, не решаясь приблизиться, роилась мошкара. Пустая пачка с силуэтом «нищего в горах» валялась у ног, обутых в кирзовые сапоги с обрезанными голенищами.
– Давно? – спросил Гена.
– Эвона пошел! – Дед беззубо улыбнулся и показал на дымок, поднимавшийся из-за стрелки. – И где ж ты, милок, гулял?
– Когда следующий?
– Завтра. Импортная? – Он кивнул на «Москвич».
– Отечественная.
– Ишь ты! Ускорение, значит?
Объясняя сторожу, чем новая, 41-я модель отличается от прежней, спецкор осознал: ждать утренний катер бессмысленно. Ну, доберется он до Затулихи и что скажет Зое? «По веничку соскучился…» Если бы любовь обходилась без слов! Если бы… А еще там Колобков, который, судя по всему, с удобством занял его, Генино, место. С ним-то что делать? Стреляться через платок? Видно, один пистолет не заряжен для того, чтобы кого-то обязательно прикончили и благородной даме не пришлось, краснея, мучиться выбором. Могла бы, между прочим, утешиться и не так скоро…
Но Гена не уезжал, он медлил, страдал, бродил по городу, замечая перемены. На куполах прибавилось крестов, иные храмы стояли в лесах. Кажется, советская власть наконец помирилась с Церковью. Все-таки родственники, хоть и дальние. На клубе речников появилась самодельная вывеска «Штаб народного фронта». Потом Скорятин томился в машине возле библиотеки, уставившись на то место у колонны, где в последний раз целовался с Зоей. На доске у входа вечерний ветер шевелил объявление об окружном собрании по выдвижению кандидатом в народные депутаты первого секретаря обкома Рытикова А.Т. Начало смеркаться. Сирень запахла дешевыми духами. Они тяжелой пеной навалились на заборы, напоминая белую и фиолетовую пузырчатую квашню, прущую через края бадейки. Куры вышли из подворотен на вечерний клев и с опаской оглядывали незнакомый серебристый автомобиль. По ступенькам сбежала Катя со свертком в руках. Увидав Гену, выскочившего навстречу ей из машины, она страшно испугалась и умчалась, скрежеща каблучками о булыжники.
