– А это кто? – увидев меня, спросил моряк в черном плаще, явно капитан. – У меня нет предписания на второго пассажира.
– Это майор Бернар, – сказал Мишель. – Его ждут в Лондоне. – И он указал пальцем вверх, в небо.
– Капитан! Справа по курсу примерно в миле – корабль! – крикнул стоявший на рубке наблюдатель. – Предположительно, эсминец!
– Вот дьявол! – выругался капитан. – Нас заметили и вызвали патруль из Тулона!
Как видно, угроза встречи с французским эсминцем и звание, каким наградил меня находчивый агент, а также его многозначительный жест оказали благоприятное впечатление на капитана, и он снял свои возражения.
– Живей, живей! – поторопил капитан. – Все вниз!
Говорят же: «с корабля на бал». Тут все вышло иначе – с какого-никакого бала жизни прямиком на подводный корабль, выполняющий тайное задание.
«Обидно погибнуть от французского эсминца, – подумал я. – Тем более что когда-то приходилось стоять за штурвалом такого…»
На субмаринах, хотя я и офицер флота, мне бывать еще не приходилось. Да и вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову командировать меня, с моим почти двухметровым ростом, на подводную лодку. Клаустрофобией я, к счастью, не страдаю, но теснота в этом подводном железном чемодане, набитом людьми, механизмами и оружием, просто запредельная. Риск раскроить голову или удариться грудью об острый стальной угол преследовал меня все две недели плавания. Но привыкание нам свойственно, оно облегчает нашу жизнь, и под конец подводного перехода я немного свыкся с обременительными обстоятельствами.
Как только все спустились в лодку, люк был задраен и капитан отдал приказ: «Погружение!» Стук дизелей стих, загудели электромоторы и послышался сдавленный шум воды, нагнетаемой в балластные цистерны. Лодка нырнула вглубь, опасное приключение началось. Пришлось затаиться на глубине, выключив все двигатели и все механизмы, пока шум винтов эсминца не затих. Усталость давила на меня не меньше, чем толща воды. Завернувшись в одеяло, я улегся на железный пол тесного отсека – подобия кают-компании, вытянулся во весь рост и через минуту спал сладким сном.
Человек начинает учиться с самого своего появления на свет. Он учится ползать, ходить, говорить слова, потом складывать их в ясную речь. Пройдет время, и он научится стрелять – сначала из рогатки, потом из автомата, сначала в кошку, потом в человека. Возможно, он научится любить женщину – если это будет ему отпущено. А возможно, необъяснимое чувство любви к нему не придет, и в этом случае он познает лишь экстаз соития, когда необъятный миг развертывается в неизмеримую вечность. Единственное, что мы знаем с рождения и чему нам не приходится учиться, так это плач и крик; умение кричать и плакать сопровождает нас всю жизнь, до конца.
Нахождению в подводной лодке надо учиться, когда тому приходит нужда. Навык приходит быстро – за день-другой, и это скрашивает задачу. Прежде всего необходимо привыкнуть к донельзя ограниченному пространству нового жилья, затем – к размерам окружающих предметов, заполняющих пространство. Надо принимать как должное спертую атмосферу, насыщенную запахом разогретого машинного масла и тухлых яиц, чтобы не поддаться панике, когда вдруг почувствуешь, что дышать нечем. К тому же ряду особенностей, требующих привыкания, относится и искусственное сиреневое освещение, не имеющее ничего общего с благословенным солнечным или не менее прекрасным лунным светом. Само собой разумеется, нельзя забывать о том, что в лодке, когда она в погруженном состоянии, запрещено говорить громко, полным голосом, – железная субмарина представляет собою идеальный звуковой резонатор, и вражеские акустики, вслушиваясь в подозрительные звуки моря, могут нас обнаружить и засечь.
Но есть и развлечения, скрашивающие нашу подводную жизнь: разглядывание надводного мира в перископ, совместный с офицерами и агентом Мишелем прием пищи, игра в карты. А самое главное, праздничное, развлечение – это ночное, в полной темноте, всплытие на поверхность для прочистки наших легких и обновления воздуха в отсеках лодки. Мне, как и всем, полагались пятнадцать минут на палубе – четверть часа почти земной жизни. Первым делом я закуривал и, наверстывая упущенное, не выпускал сигарету изо рта – прикуривал одну от другой. Над головой не вода стояла столбом, а расстилалось черное бархатное небо – как прилавок ювелирного магазина с россыпью звезд, открытый для всеобщего радостного обозрения… Но короткой палубной побывке приходил конец, и я, нырнув в люк, спускался в чрево лодки – до следующей ночи.
Как-то раз я оказался на темной палубе, в этой восхитительной ночной курилке, вместе с Мишелем. Нам, секретным пассажирам, было о чем поговорить, но мой коллега, приветливо улыбаясь, упорно помалкивал. Нетрудно было догадаться, что агент не расположен к пустым разговорам, а серьезные темы, как видно, были под полным запретом: они составляли военную тайну, приближаться к которой непосвященным людям нельзя ни под каким предлогом. Не владея практическим агентурным опытом, я лишь догадывался о причинах, побуждавших Мишеля молчать, как рыба под нашим килем, и относился к ним с должным респектом: у нас в подполье были свои тайны, их разглашение повлекло бы за собой неприятные последствия для болтуна. Но красота и живая тишь южной ночи не способствовали мертвому молчанию; существовали и нейтральные темы для разговоров, дружеских и ни к чему не обязывающих. Когда ехали зимой в Лион, мы проводили даже сравнительный анализ британского и французского пива!
– Хочу, Мишель, несколько запоздало вас поблагодарить, – сказал я, дымя очередной сигаретой, как линкор. – Назвав меня майором Бернаром, вы спасли меня от депортации на берег. Наш капитан как раз так намеревался со мной поступить.
– Ему не положено было знать о вашем прибытии, – объяснил агент. – Ваше присутствие на лодке совершенно секретно.
– Но вы-то знали, – сказал я. – Вы даже помните мой подпольный псевдоним.
– Это входит в мою профессию, – улыбнулся Мишель. – А с капитаном за две недели похода мы сработались, он нормально воспринимает мои рекомендации.
Волны мирно плескались о железные бока секретной подлодки. Меня все время так и подмывало спросить, как на самом деле зовут моего сопровождающего, но даже и посреди моря, под бескрайним звездным зонтиком такой вопрос казался мне несколько неуместным.
Другое мне было известно, хотя и не безусловно: в британских секретных службах действует особое могущественное подразделение по организации диверсий в оккупированной немцами Европе. Его специально подготовленные агенты осуществляют полевую связь с подпольными движениями, передают инструкции и деньги, необходимые для организации сопротивления. Помимо этого, действует английская разведсеть, снабжающая Лондон конфиденциальной информацией о положении дел в оккупированной Франции. Мишель, по моему разумению, относился к первому подразделению, но и об этом, естественно, я не рискнул его расспрашивать.
– Хорошо бы еще как-нибудь выпить пива, как в том лионском поезде, – сказал я, прежде чем спуститься в железные недра лодки.
– Это возможно, – откликнулся мой спутник. – Я по-прежнему, как и в нашу встречу зимой, выполняю разные деликатные поручения правительства его величества и время от времени появляюсь в ваших краях.
