Книги действительно имели в его жизни большое значение.
Несколько раз мы встречались и беседовали в дружеской обстановке у Александра Сенкевича и у гостеприимной Лилии Белой. Эти встречи проходили за праздничным столом в ее гостиной, за которым собирались художники и поэты. Святослав Бэлза в общении с нами напомнил мне своей деликатностью и добродушием русских интеллигентов старой России, появившихся во Франции в первые годы после Октябрьского переворота. В нем существовало при всей его бытовой непритязательности нечто значительное. В его внешности и присущей ему манере беседы проявлялся аристократический шарм. Такие люди в старые времена встречались в определенной среде сплошь и рядом, а теперь их днем с огнем не сыскать. Увы, в массе своей русская творческая интеллигенция за годы советской власти основательно потускнела. И не только внешне.
Святослав Бэлза был хорошо начитан в литературе, запрещенной в СССР. Например, он неплохо знал сочинения Абдурахмана Авторханова, такие как «Технология власти» и «Ленин в судьбах России», а также книгу Станислава Свяневича «В тени Катыни» о расстреле польских офицеров, интернированных в советских лагерях вблизи Катынского леса. Бэлза не отличался прекраснодушием, но в бытовых делах был все-таки доверчивым человеком, в чем я не раз убеждался. Среди некоторых его приятелей и даже друзей находились малосимпатичные персоны.
Наша последняя встреча состоялась в июне 2013 года в Ницце в рамках Первого российского кинофестиваля. Я был очень рад его пригласить в свой дом-музей, в котором показывал не только картины, но и книги великих изгнанников – представителей Серебряного века, который благодаря им продолжался в Париже еще тридцать лет. Зная, что нас объединяет «одна, но пламенная страсть» – любовь к книге, я с большой радостью показывал Святославу Игоревичу книги с автографами знаковых фигур Серебряного века: А. Блока, Н. Гумилева, М. Кузмина, М. Цветаевой, Г. Иванова, Вяч. Иванова, К. Бальмонта, И. Бунина, А. Ремизова, Б. Зайцева, Д. Мережковского, 3. Гиппиус… После показа попросил дорогого гостя увековечить нашу встречу надписью в моей Золотой книге: «Высокочтимый мэтр Ренэ, в полной мере разделяя Вашу страсть к автографам и „высокую болезнь“ библиофильства, я всегда восхищался Вашей эрудицией, беспредельной и подлинной любовью к русской литературе и живописи. Имея некоторое представление о Вашей знаменитой парижской коллекции, я имел удовольствие теперь познакомиться и с сокровищами Вашего собрания раритетов в Ницце. Все это ошеломляет и вызывает огромное уважение к Вашему собирательству и исследовательской работе. Честь Вам и слава! Святослав Бэлза 13/14 VI 2013 Ницца».
Как я убедился на протяжении нашего долгого знакомства, он был лишен всякого апломба, обладая даром отменного художественного вкуса.
Мне очень нравилась его передача «Романтика романса». Я всегда с большой радостью слушал Святослава Игоревича и восхищался его профессионализмом неординарного телеведущего. Его очередное появление на телеэкране уже было гарантией того, что зритель не впадет в тяжкое уныние. И уж во всяком случае не бросится в прямом эфире с кулаками на своего оппонента. Он безусловно выделялся на фоне своих современников эрудицией и изысканным литературным русским языком.
Маргарита Сосницкая (Италия). Мистификация рыцаря дамы
Бархатная весна
Тоскана дала ведущих представителей почти во всех сферах человеческой деятельности: Леонардо, Рафаэля, Галилея, Америго Веспуччи, Лоренцо Великолепного,
Данте Алигьери, а это не только светоч (luce [луч(е)] по-итальянски) всемирной поэзии, но и точка отсчета существующего на Апеннинском полуострове литературного языка. Тоскана по своей плодовитости гениями сравнима со среднерусской полосой.
Тема международного симпозиума, на который мы ехали в столицу Тосканы с миланским профессором Эридано Баццарелли в апреле 1989 года, по-своему включала в себя все эти сферы: «Союз коммунизма и христианства». Почему он проходил именно во Флоренции? Может, потому, что в 1439 году там был подписан договор об объединении Православной и Католической церквей, или же Флорентийская уния. Теперь к ней по идее присоединялся коммунизм. Прошло-то всего 550 лет. Профессору Эридано Баццарелли, заведующему Институтом языков и литератур Восточной Европы МГУ – Миланского государственного университета, одному из ведущих славистов классической плеяды, за свое славянофильство и коммунистические пристрастия побывавшему в концлагере Маутхаузен на австрийском Дунае, тема была жизненно близкая. Однако предмет нашего диалога в пути составляло творчество Даниила Андреева. В Европе о нем не слыхали, а в моем багаже из Москвы прибыла стопудовая «Роза мира» и поэтический сборник; из искры возгорелось пламя увлечения кружевной словесностью Д.Л. Андреева, мы говорили о метафизике «Розы мира» и «Божественной комедии» – ехали ведь на родину создателя последней. Профессор в то время стал всячески пропагандировать творчество новооткрытого поэта, писал о нем статьи, читал доклады на вечерах журнала «Сердце и критика». Я вела в его МГУ лекторат по русскому языку.
За обедом, куда я попала, когда уже все были в сборе, мое место оказалось почти напротив молодого человека с копной черных волос, совсем не выглядевший как ученый, а скорее как некий денди на даче. Это и был Святослав Бэлза, сын известного дантоведа (или дантиста), музыковеда кн. И.Ф. Бэлзы, приехавший из Москвы в составе группы литературоведов из ИМЛИ им. А.М. Горького, в которую входили П.В. Палиевский и Р.И. Хлодовский.
С этой троицей мы потом открывали Флоренцию. Она казалась надгробным памятником столетий в сиянии хрустального солнечного дня, дико было заходить в холодные крипты, полуподвалы усыпальниц, где запрещалось фотографировать. В базилике Санта-Кроче (Св. Креста) Святослав Бэлза попросил запечатлеть его на фоне мраморного памятника на месте захоронения Россини рядом с могилами Микеланджело и Галилея; сюда останки композитора были перевезены с кладбища Пер-Лашез в Париже. Святославу тогда еще не минуло и полвека, он был в отличной форме вечного вундеркинда, сыпал остротами и афоризмами. Выходили из усыпальницы на улицу, будто возвращались из царства Аида, шли на мост Вздохов над рекою Арно, струившейся под ним живым потоком, отмеченным солнечными бликами и белыми треуголками парусников. «Тече Арно, тече гарно», – меня понимали без переводчика. Три человека-энциклопедии рядом – это лучше трех Александрийских библиотек. В библиотеках надо рыться, глотать пуды пыли в поисках ответов на свои вопросы. А ученые их щелкали, как орешки. Меня назвали «беззаконной кометой в тени бесчувственных светил», у Пушкина – «в кругу расчисленном».
Со Славой расставались на вокзале Санта-Мария-Новелла, обменявшись адресами, в уверенности, будто знакомы тысячу лет. Он был мрачен:
