Я ж великанов жизни сей
Порой за мельницы считаю,
А рыцарей текущих дней
Все за баранов принимаю…
[31]Для Г.Р. Державина и многих его современников понятие «донкихотство» было почти равнозначно таким словам, как безрассудство, чудачество, сумасбродство. Это видно хотя бы из контекста упоминавшейся уже державинской оды «Фелица»:
Не слишком любишь маскарады,
А в клуб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой…
[32]О подобном восприятии образа Дон Кихота в конце XVIII – начале XIX в. свидетельствует также басня И.И. Дмитриева «Дон Кишот» (являющаяся, впрочем, переложением с французского). И, пожалуй даже, стихотворение К.Н. Батюшкова «Ответ Тургеневу» (1812):
Сей новый Дон Кишот
Проводит век с мечтами:
С химерами живет,
Беседует с духами,
С задумчивой луной,
Но с течением времени менялось отношение к роману Сервантеса, и с постижением глубины образа его главного героя приобретало новые черты сложное понятие «донкихотство»
[34]. Дон Кихот переставал быть Дон Кишотом. Это ясно чувствуется в прекрасной поэме Аполлона Григорьева «Venezia la bella» (1858):
Я склонность к героическому с детства
Почувствовал, в душе ее носил
Как некий клад, испробовал все средства
Жизнь прожигать и безобразно пил;
Но было в этом донкихотстве диком
Не самолюбье пошлое одно:
Кто слезы лить способен о великом,
Чье сердце жаждой истины полно,
В ком фанатизм способен на смиренье,
На ком печать избранья и служенья
[35].
И уже совсем не как «чудачество» и «сумасбродство» воспринимается «донкихотство» в гневных строках напечатанного в 1901 г. в приложении к «Ниве» стихотворения К.М. Фофанова «Декадентам»:
Прочь, рабы! И прочь, князья уродства,
Душен ваш бесчувственный огонь…
Прочь, фигляры! Маску донкихотства
Пусть сорвет с вас дерзкая ладонь!
[36]Постепенно окончательно отошла на второй план «смешная немочь» Дон Кихота, а главным являются его благородство, мужество, самоотверженность, доброта, правдолюбие, непримиримость к злу, верность идеалам.
То, что сегодня для нас «безумство» и «донкихотство» – далеко не одно и то же, хорошо ощущается, когда эти слова стоят рядом, как, например, в стихах К. Ваншенкина, посвященных известному эпизоду биографии Пушкина:
…Но что это? Безумство? Донкихотство?
Мчит вихрем Пущин к Пушкину сейчас…
[37]В понятие «донкихотство» теперь непременно вкладывается оттенок возвышенности и благородства. Очевидно, именно так трактовал «донкихотство» молодой харьковский поэт, назвавший «Дон Кихотом в мужицкой робе» создателя «Войны и мира»
[38].
Дон Кихот – один из тех немногочисленных литературных героев, которые живут в человеческом сознании наряду с реально существовавшими историческими персонажами. Рыцарь Печального Образа и его верный оруженосец Санчо Пайса принадлежат к числу тех литературных героев, которым ставятся памятники. Один из таких памятников описал в своих очерках «Мое открытие Америки» Владимир Маяковский. «Дон Кихот» был второй книгой, которую прочел ребенком Маяковский
[39], и тема Дон Кихота проходит в его поэзии. В опубликованном в 1916 г. стихотворении «Анафема», позднее печатавшемся под заглавием «Ко всему», Маяковский писал:
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите —
срываю игрушки-латы я,
величайший Дон Кихот!
[40]В небольшой поэме 1923 г. «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» поэт вновь упоминает ламанчского рыцаря
[41].
Благодаря громадному общечеловеческому значению, которым обладает образ Дон Кихота, замечательная книга о нем почти сразу же после создания перешагнула национальные рамки. В стихах, обращенных к Дон Кихоту, писал об этом Валерий Брюсов:
