В Оксфордском университете, куда Грэм Грин поступил в 1922 году, он отдал дань поэзии – сочинял и печатал иногда в периодике стихи, которые сложились потом в сборник «Журчащий апрель» (1925). Стихи он продолжал писать понемногу всю жизнь, даже став знаменитым романистом. В 1983 году ограниченным тиражом (330 экземпляров) не для продажи вышла небольшая их антология, составленная ретроспективно – от стихотворений 80-х годов к стихотворениям 20-х – и соответственно названная «Оглядываясь назад». А подзаголовок гласит: «Примечания к автобиографии», и стихи эти действительно могут служить поэтическим комментарием к автобиографическим книгам Грэма Грина.
Студентом, дабы излечиться от неудачной любви к гувернантке младшей сестры, он засел за роман, никогда не увидевший света, – печальную историю темнокожего ребенка, появившегося у белых родителей. Так что уже в первом крупном произведении Грина сказалась его склонность к парадоксу как средству постижения действительности (на выбор сюжета повлиял также всеобщий интерес в ту пору к учению Менделя о наследственности). Пророческим можно считать и название его первого романа «Пролог к паломничеству», – ибо впоследствии писателю довелось совершить много паломничеств. С Оксфордом связан еще один эпизод биографии Дэйна. В девятнадцать лет он стал там кандидатом в члены Коммунистической партии Великобритании, но вскоре отошел от нее. Представление о марксизме было тогда у него весьма туманное, и вступление в партию обусловилось вовсе не твердыми политическими убеждениями (хотя взгляды его отличались достаточной левизной), а тайной надеждой посетить Москву и Ленинград. Уже в то время проявилось «ненасытное любопытство» Дэйна, которое сам он считает одним из важнейших движущих мотивов своего творчества. Попасть в 20-е годы в Советский Союз кратковременное пребывание в компартии ему не помогло, а вот поездки в Америку впоследствии сильно затрудняло. Дело в том, что спустя много лет, уже будучи знаменитостью, он рассказал об этой истории корреспонденту журнала «Тайм», – и сразу попал в США в «черный список», ФБР завело на него досье. Отныне для въезда в страну ему требовалось специальное разрешение, а в визу вносилось особое обозначение, выдававшее «неблагонадежность» ее владельца. И так продолжалось довольно долго, вплоть до времен Кеннеди…
После окончания университета Грин занялся поисками работы. Он нашел себе место в робин-гудовском Ноттингеме, где устроился в городском еженедельнике. В Ноттингеме состоялось не только журналистское крещение Грэма Грина, но и произошло событие, наложившее существенный отпечаток на всю жизнь: в начале 1926 года он перешел в католичество. Поводом для такого поступка послужило то обстоятельство, что его невеста Вивиен Дэйрел-Браунинг была католичкой, но имелись и более веские причины: приходскому священнику отцу Троллопу удалось убедить начинающего писателя, что католическое вероучение ближе к истине, чем протестантское. Согласно традиции, при вступлении в лоно католической церкви полагалось принять новое имя, и – в этом весь Дэйн! – он избрал для себя имя Томас (Фома), подчеркнув при этом: не в честь святого Фомы Аквинского, а в честь апостола Фомы, прозванного неверным за то, что усомнился в воскресении распятого Христа.
По формальному признаку Грина нередко причисляют к католическим писателям. Но сам он никогда не соглашается с этим, отдавая предпочтение определению «писатель-католик», к тому же «католик-агностик». Американский прозаик Торнтон Уайлдер сказал: «Религия – только платье истинной веры, и платье это зачастую прескверно сшито». Примерно то же говорит отец Ривас в «Почетном консуле»: «Катехизис – это еще не вера». Вере Грэма Дэйна «платье» религии явно тесно. Поэтому так много еретических для правоверного католика мыслей обнаруживается в его произведениях, – недаром Священная канцелярия внесла роман «Сила и слава» (1940) в разряд запрещенных книг, и лишь папа Павел VI через два с лишним десятилетия снял этот запрет. Поистине, как сказано в «Монсеньоре Кихоте», «святость и литературный вкус не всегда идут рука об руку».
Начиная с «Брайтонского леденца» (1938), «католическая» проблематика присутствует во многих романах Грина. Однако, скептик по натуре, он всегда исследует ее средствами искусства, испытывая на прочность религиозные устои своих персонажей, подвергает сомнению, а не проповедует или иллюстрирует церковные догмы. Другой писатель-католик – Франсуа Мориак, оценивая «Силу и славу», обратил внимание на то, что даже преследователи «пьющего падре», даже его главный враг – лейтенант полиции отмечены печатью милосердия: «Они ищут правду; они верят, как наши коммунисты, в то, что нашли ее, и они служат ей – своей правде, которая требует жертв…» И для Грина действительно важна не только правда священника, но и правда лейтенанта, сколь далеко бы они ни отстояли одна от другой, так же как в сорок лет спустя написанном романе – правда монсеньора Кихота и правда коммуниста Санчо. В их насыщенных диалогах, равно как и в диалогах Риваса и доктора Пларра («Почетный консул»), коммуниста Мажио и Брауна («Комедианты»), отчетливо проступают собственные нравственные искания писателя, включающие и пристальный интерес к марксизму, воспринимаемому как иная, но тоже вера. Отсюда и поддержка им «теологии освобождения», получившей столь широкое распространение в Латинской Америке; отсюда и идея о необходимости расширения диалога, сотрудничества между католиками и коммунистами, со всей определенностью высказанная писателем на московском форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» в феврале 1987 года.
«Я человек веры, – говорит он о себе, – но при этом еще и человек сомнений. Сомнение плодотворно. Это главное из хороших человеческих качеств. Я думаю, что и коммунист должен иметь свои сомнения, как мы, христиане, имеем свои. И я считаю, что мы можем известным образом сблизиться, благодаря нашим сомнениям».
Через несколько недель после принятия католичества Грэм Грин покинул Ноттингем и переехал в Лондон, где ему предстояло стать помощником редактора в «Таймс». Работа в этой солидной газете была неплохой школой для молодого литератора. Если поэзия дала ему тонкое чувство слова, помогла постичь законы построения художественного образа, то журналистика навсегда пробудила интерес к текущим событиям, приучила к оперативности и лаконизму.
«Как редко романист обращается к материалу, который находится у него под рукой!» – восклицает Грин в эссе о Форде Мэдоксе Форде, соавторе и биографе Д. Конрада, – и слова эти вполне могут быть отнесены к нему самому. Из Ноттингема он привез почти законченный второй свой роман, который назывался «Эпизод» и который тоже так и не попал в руки типографских наборщиков. Действие его происходило в эпоху Карлистских войн в Испании. И об Испании, и о династических войнах прошлого века, развязанных сторонниками дона Карлоса Старшего и дона Карлоса Младшего, обуреваемый жаждой творить автор располагал, по собственным словам, весьма ограниченными познаниями.
Прорваться в литературу Грин смог только с третьей попытки (еще несколько вещей остались незавершенными) – ею стал роман «Человек внутри», выпущенный в 1929 году издательством «Хайнеманн». Название это, отражающее двойственность личности, навеяно строкой Томаса Брауна: «Другой человек внутри меня, и он недоволен мной». Каков «человек внутри» и к каким последствиям приводит конфликт с собственной совестью, Грин пытается разобраться в своем романе на примере молодого контрабандиста Эндрюса, выдавшего властям сотоварищей и кончающего в итоге самоубийством. Спасаясь от мести, он находит убежище в доме любимой девушки, которая было помогает ему обрести веру в себя. Под влиянием чистой и преданной Элизабет постепенно меняется психология Эндрюса, но продолжается борьба «внутри» его, не менее мучительная, чем борьба с внешней опасностью. В этой книге отчетливо проступили уже некоторые черты, типичные для всего дальнейшего творчества писателя, – в том числе возникает мотив преследования, который, повторяясь, позволит ему создать в различных модификациях критические ситуации, помогающие раскрыть сложность человеческих характеров.
