Напичканный идеями Йорков гардингов Пайл, что называется, вламывается в чужой монастырь со своим (вернее – подсунутым ему) уставом и начинает энергично творить то, что искренне считает «добром». Его не терзают никакие сомнения, не занимают такие «мелочи», как желания и образ мыслей самих вьетнамцев. Недавний выпускник Гарварда так же по-хозяйски располагается во Вьетнаме, как его черный пес в комнате Фаулера.
Официальная служба в миссии экономической помощи – лишь удобное прикрытие его настоящей деятельности, связанной с выполнением особых заданий щекотливого характера. Внешне Пайл вроде бы совсем не похож на хваленых суперменов «с правом убивать». Да он и не убивает никого собственными руками, не носит под мышкой кольта, – просто верой и правдой служит идее «Pax Americana». Его четкая запрограммированность на служение этой пагубной идее приводит к тому, что «даже видя мертвеца, он не замечал его ран и бубнил: «Красная опасность» или «Воин демократии». Пайл не способен понять, какие страдания причиняет другим, но зато каждый раз испытывает чуть ли не физическую боль, когда действительность оказывается не соответствующей усвоенным им представлениям о ней.
Он покрыт – как пишет Грин – непроницаемой броней благих намерений и невежества. Закованный в эту броню, Пайл ведет себя вполне «естественно», словно новоявленный Простодушный, но в отличие от вольтеровского гурона руководствуется не здравым смыслом и мудрым голосом природы, а вбитыми ему в голову ложными идеями и эталонами «всеобщего блага». При этом жертвой сокрушительного простодушия молодого янки постоянно оказывается не он сам, а кто-то другой.
Простодушно уверовав в идею Гардинга о необходимости создания во Вьетнаме «третьей силы» для подчинения страны американскому влиянию и для противодействия коммунистической опасности, Пайл выискивает такую силу, направляет ее действия, снабжает деньгами и оружием. В результате от взрывов пластиковых «игрушек», поставленных им генералу Тхе, гибнут ни в чем не повинные люди.
Столь же «простодушно», – а точнее, бесцеремонно – как в сфере политики, поступает «тихий американец» и в сфере человеческих отношений. Если террористические акты, совершаемые по его заданию, оправдываются им выспренними рассуждениями о необходимости защиты демократии, то точно так же, отбирая ничтоже сумняшеся любовницу у человека, которому он навязал свою дружбу, Пайл прикрывает собственный эгоизм мнимой заботой о ее счастье и соображениями морали. Его «идеализм» пропитан духом воинствующего практицизма, а высоконравственные сентенции изрядно отдают ханжеством.
У Спинозы есть знаменитый трактат, где он доказывает положения этики «геометрическим методом». Грин в «Тихом американце» доказывает этические постулаты художественным методом, достигая высокой степени реалистического обобщения, но при этом прибегает и к помощи «геометрии». Банальный любовный треугольник четко вписан им в круг острейшей социально-политической и нравственной проблематики, что наполнило роман глубоким содержанием, позволило отразить многоплановое движение жизни на избранном ограниченном пространстве в конкретный исторический отрезок времени и доказать ряд имеющих универсальное значение этических теорем.
Самая важная из них (ее формулирует в романе вьетнамский коммунист Хэнь) гласит: «Рано или поздно надо принять чью-то сторону. Если хочешь остаться человеком». Фаулер хочет остаться человеком, и он наделен тем (хотя поначалу и приглушенным) чувством личной ответственности, которое присуще всем наиболее симпатичным для Грина персонажам. Именно оно побуждает журналиста оказать содействие вьетнамским патриотам – таким, как Хэнь, – которые, совершая возмездие, убивают «тихого американца», принесшего их народу столько страданий.
О том, сколько жертв может повлечь за собой по-настоящему «тихий» человек, сам ставший жертвой бездушной, но хорошо отлаженной машины, поведано в романе «Наш человек в Гаване». Его действие развертывается на Кубе в условиях диктаторства Батисты, в канун революции, приближение которой чует «кровавый стервятник» капитан Сегура. Английская разведка вербует безвольного человека – торговца пылесосами Уормолда, навязав ему роль своего секретного агента. У него нет абсолютно никаких данных, чтобы пополнить собою ряды вездесущих, непобедимых и неотразимых джеймсов бондов. Но мощный механизм Интеллидженс сервис, словно гигантский пылесос, начинает засасывать Уормолда в свое нутро, втягивая туда заодно окружающих его людей и людей им попросту придуманных. Из «пыли» ложной информации и ложных представлений о действительности в недрах этого механизма с гипертрофированным самомнением творится по заготовленным клише некая призрачная реальность, серьезно угрожающая реальности подлинной. Действительность подгоняется под вымысел. Фарсовая ситуация в этом, как и в других романах Грина, лишь подчеркивает серьезность проблем, которые тревожат писателя.
«В судьбе своих героев Грин видит вневременные, вечные конфликты, однако помещает их в живое, современное окружение. Характер времени он передает исчерпывающе полно, – отмечает видный английский критик Уолтер Аллен. – Раздумывая о судьбе человека, Грин пришел к своей правде, и поэтому в его обращении к злободневным событиям нет нарочитости, как не случаен и выбор жанра детектива в обнаженной, классической форме погони за человеком».
В противоположность Сааведре из «Почетного консула», Грина постоянно интересует не «политическая абстракция», а живая социально-политическая конкретность. Вместе с тем, даже когда он пишет на наиболее злободневные темы, все равно в его книгах обязательно присутствует глубокий философский подтекст, вызванный напряженными размышлениями автора о добре и зле, о «вечных» проблемах человеческого бытия.
Послевоенное творчество Грэма Грина развивается под знаком пристального внимания к бурно протекающим социально-политическим процессам в современном мире. «Меня всегда тянуло в те страны, где сама политическая ситуация как бы разыгрывала карту между жизнью и смертью человека, – признается писатель. – Привлекали переломы. Я находил их в Азии и в Африке, в Южной и Центральной Америке. Литература ведь помогает бороться с диктаторскими режимами. И я вносил посильный вклад в эту борьбу».
Грин действительно внес ощутимый вклад в борьбу с колониальными и диктаторскими режимами, последовательно выступая против милитаризма, насилия и угнетения, – достаточно назвать такие его исполненные боли и сострадания романы, как «Наш человек в Гаване», «Комедианты» и «Почетный консул», воссоздающие зарождение в народных глубинах тех очистительных цунами, что смывают прогнившие режимы. Лейтмотивом этих и целого ряда других произведений Г]зина стало: «J’accuse» – «Я обвиняю».
Недаром так «обиделся» на него после выхода «Комедиантов» и поставленного по книге фильма гаитянский диктатор Папа Док, чинивший изуверские расправы в Порт-о-Пренсе при помощи своры тонтон-макутов. Придя в ярость от сделанных писателем разоблачений, он распорядился подготовить и распространить по дипломатическим каналам антигриновское «досье» объемом почти в сто страниц.
Столь же мало приятных минут, как Папе Доку чтение «Комедиантов», доставило знакомство с «Почетным консулом» его парагвайскому собрату – генералу Стресснеру, мрачная тень которого витает над страницами этого романа. Позже, когда судьба свела Грина в Вашингтоне со Стресснером и его приспешниками, писатель смог по их реакции убедиться в том, что «Почетный консул» был им прекрасно известен. «Я не мог не испытать некоторую гордость оттого, что возбудил ненависть еще одного диктатора», – признался по этому поводу Грин в книге «Знакомство с генералом», посвященной бывшему президенту Панамы Омару Торрихосу, с которым автора «Почетного консула» и «Комедиантов» связывали дружеские узы и о котором он пишет с большой симпатией. Генерал Торрихос, в течение многих лет возглавлявший в Панаме борьбу народа за свои права и выступавший за предоставление его родине законного суверенитета над Панамским каналом, погиб в 1981 году в авиакатастрофе при загадочных обстоятельствах, которые дали основание полагать, что тут не обошлось без вмешательства ЦРУ. По жанру «Знакомство с генералом» представляет собой органичный сплав мемуаров и политической публицистики. Отточенное перо мастера набросало выразительными штрихами портрет прогрессивного панамского политика и патриота на фоне того мощного национально-освободительного движения, которое все шире разворачивается в Латинской Америке.
