2001 г.
Я унаследовал «высокую болезнь»
Сергей Бирюков
Когда на заре перестройки Святославу Бэлзе позвонили с телевидения и предложили вести передачу «Музыка в эфире», он сначала смутился, подумав, не перепутали ли его с отцом, Игорем Бэлзой – историком культуры с мировым именем. И, естественно, наша нынешняя беседа со Святославом Игоревичем началась с разговора о родовых корнях.
– Польский род Бэлза, происходящий из города Бэлз, известен на протяжении многих столетий. О Бэлзском княжестве, Бэлзском епископстве вы можете прочесть в энциклопедии Брокгауза. Мартин Бэлза был ректором Ягеллонского университета в Кракове в XVI веке. Известный химик Юзеф Бэлза поддерживал знакомство с семьей Шопенов, чем мой отец особенно гордился: папа, как вы знаете, – автор монографии о Фредерике Шопене… Стихотворение еще одного Бэлзы, Владислава – самого знаменитого представителя фамилии – более ста лет входит в школьный букварь. Поэт, мой двоюродный прадед, похоронен во Львове, рядом с могилами Габриэлы Запольской и Марии Конопницкой – классиками польской литературы. Как-то я сфотографировался на фоне его барельефа – говорят, немного похож.
Папа был одним из могикан старой культуры. Его интересы простирались чрезвычайно широко. Например, он возглавлял Дантовскую комиссию Академии наук, входил в состав Пушкинской, изучал творчество Гофмана, Булгакова, Гумилева. В молодости всерьез увлекался математикой, астрономией. А в 29-м году написал музыку к классическому немому фильму Александра Довженко «Арсенал». У него, кстати, много симфонических, вокальных сочинений.
– К стыду своему, не знал об этой стороне деятельности вашего отца.
– Папа был скромным человеком. Слава его не интересовала. Единственное, чему он поклонялся, – это печатный станок. У него около 400 книг и брошюр! А сколько прочитано лекций в стране и за рубежом…
Был забавный эпизод во время присвоения ему званий почетного доктора Карлова университета в Праге. Там со Средневековья сохранился обычай: посвящаемый в докторскую степень должен произнести несколько слов по-латыни. Перед папой выступал знаменитый французский писатель Франсуа Мориак. Его латинская речь была небольшой. Когда дошла очередь до отца, ему сказали: вы – советский человек и можете, конечно, говорить по-русски. На что папа страшно обиделся и полчаса говорил по-латыни.
– А как уроженец Польши Игорь Бэлза оказался в России?
– Спасаясь от немцев, семья в Первую мировую войну переехала в Киев, где отец и окончил консерваторию. В Киеве папа познакомился с моей будущей мамой. Она была врачом по образованию, но главный ее талант – удивительная, характерная для славянских женщин способность к самопожертвованию. Будучи на 17 лет моложе, свое предназначение она видела в том, чтобы всячески помогать папе. Потом под его влиянием настолько вжилась в музыку, что сама стала писать книги о великих музыкантах: Сметане, Дворжаке, о знаменитых композиторах XX века – друзьях нашей семьи Николае Мясковском, Рейнгольде Бгиэре…
– Казалось бы, в этой ситуации и вам не избежать профессиональной музыкальной карьеры.
– Музыки в доме было даже слишком много. Может быть, меня ею «перекормили». С другой стороны, круг общения нашей семьи далеко не ограничивался только музыкантами. Дома бывали Виктор Шкловский, Дмитрий Лихачев, Ираклий Андроников, польский писатель Ярослав Ивашкевич…
Вот так, между литературой и музыкой, между культурой России, Польши и других стран начали формироваться мои профессиональные интересы. Дипломную работу в Московском университете я посвятил «семейной» теме «Брюсов и Польша»: отец еще ребенком, живя в Варшаве, видел в родительском доме знаменитого поэта, служившего фронтовым корреспондентом «Русских ведомостей».
– Что привело академического литературоведа на телевидение?
– Мои выступления в передаче Юрия Сенкевича «Клуб кинопутешествий» натолкнули телевизионное руководство на мысль пригласить меня делать «Музыку в эфире». Им как раз захотелось, чтобы программу вел человек, с детства выросший в атмосфере музыки, но не чирикающий на птичьем языке музыковедов, а говорящий доступно. Я согласился, хотя понимал, как будет трудно. Готовился к эфиру зверски. Я ведь знал, что дома меня слушает папа, ловя каждое слово: не посрамлю ли я фамильную честь.
– Сегодня трудно представить, чтобы такая серьезная передача о классической музыке могла появиться на Первом или каком-то другом из ведущих телеканалов: на нее просто никто не даст денег.
– Вы знаете, я оптимист. Верю, что Россия и впредь останется сверхдержавой в области культуры. Число людей, стремящихся питаться полноценной духовной пищей, а не суррогатами, гораздо больше, чем полагают иные руководители каналов. Знаю это, изъездив страну от Калининграда до Южно-Сахалинска как ведущий концертов. Горд, что с первого дня существования телеканала «Культура» связан с ним. Такой канал должен приниматься повсюду – как ОРТ или РТР…
– Жизнь, профессия подарили вам встречи с выдающимися людьми, притом зачастую в неформальной обстановке.
– Да, мне повезло пить горилку с Иваном Семеновичем Козловским, водку с Вадимом Козиным, виски с Чарльзом Перси Сноу, чай с Изабеллой Юрьевой…
– А что пили с Монтсеррат Кабалье, чей концерт недавно вели в Петербурге?
– Ничего, но я спросил ее, что она напевает дома, когда заваривает мужу кофе. Монтсеррат рассмеялась и ответила: когда мы поженились, муж поставил два жестких условия – во-первых, никогда не петь дома, а во-вторых, не варить ему кофе, поскольку он предпочитает арагонское вино.
– Вы общались и с Лучано Паваротти…
– Да, делал интервью, фильм, вел концерты в Большом театре и Дворце спорта. Лучано очень понравилось в России, он даже утверждал, что в предыдущей жизни был русским: когда впервые услышал «Картинки с выставки» Мусоргского, то испытал ощущение, будто знал эту музыку всегда. Мы возили его в Успенское, на конезавод, и, сидя на тройке, наш гость походил на важного боярина.
– Знаю, что вы очень дорожите дружбой с писателем Грэмом Глином.
– Это был удивительный человек. Флоберу принадлежит известное выражение: не следует прикасаться к кумирам руками, а то на пальцах остается позолота… К счастью, мне доводилось «касаться» людей истинного золотого чекана, чей духовный свет не тускнел от того, что они представали перед тобой в обыденной обстановке. Творчеством Дэйна я занимался много, подготовил выход его шеститомника на русском языке, писал предисловия к другим изданиям писателя. Сопровождал самого Дэйна в его поездках по нашей стране. Меня потрясло: когда по его приглашению я прилетел во Францию – а Дэйн тогда жил в Антибе со своей верной подругой и помощницей Ивой Клоетта, – они оба приехали на машине встречать меня в аэропорту Ниццы. Дэйну в ту пору было уже за 80, да вдобавок за несколько дней до моего приезда он упал и сломал два ребра… Не зря Габриэль Гарсия Маркес, справедливо считающий себя учеником Дэйна, сказал о мастере: вот, может быть, единственный случай, когда представление, составленное о писателе на основании его книг, оказывалось таким же и при личном знакомстве.
