Знаете, нам легко сохранять свой культурный суверенитет, ведь русской культуре всегда было присуще то свойство, которое Достоевский в своей знаменитой речи о Пушкине назвал всемирной отзывчивостью. Русская культура всегда была невероятно отзывчива на то, что идет и с Запада, и с Востока.
– Умело ассимилировала, приспосабливала к себе чужеродное?
– Именно. В российском культурном котле это все переваривалось, и выдавливался, как теперь принято выражаться, роскошный культурный продукт. Причем свой, уже российский.
У здания российской культуры фундамент настолько прочный, что все сейсмические потрясения, которые вместе со страной испытала и культура, не сильно в общем ей повредили.
Может быть, я излишне оптимистичен, но мне кажется, что в целом здание сохранилось.
Вложения в академическую культуру, так же как в фундаментальную науку, не дают сиюминутной отдачи, быстрых процентов, но они самые рентабельные. Они обеспечивают отдачу в веках. И мы сейчас еще живем на ренту с того капитала, который заложил XIX век.
Но для того чтобы не разбазаривать наследие предков, в стране должна быть культурная политика. В советское время, пусть идеологизированная, пусть с перегибами, но она была.
А сейчас пресс коммерциализации, мне кажется, наносит больший вред, чем пресловутая советская цензура.
– В каком состоянии сегодня находится музыкальный театр, прежде всего опера?
– Хоть этой госпоже более 400 лет, но думаю, что она по-прежнему остается высшим жанром музыкально-театрального искусства.
Есть такое выражение у американцев: опера похожа на мужа со звучным европейским дворянским титулом. Трудно понимать, дорого содержать, но зато какой вызов! И этот выбор дорогого стоит.
Сейчас опера поддерживается государством: ремонтируется за счет казны Большой театр, отремонтирован Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Мариинский театр на грани капитального ремонта, как вы знаете, планируется и строительство нового здания Мариинки. То же – в регионах: Казани, Новосибирске… Опере у нас уделяют внимание, и без этого не обойтись: она убыточна по определению, во всех странах. Другое дело, что в Италии, на родине жанра, или в Америке значительная часть капитала, которая идет на постановку оперных спектаклей, поступает от просвещенных меценатов – крупных компаний или частных благотворителей. Мы понемногу приближаемся к этому, хотя у нас пока что главным меценатом искусства все же остается государство, как это было и в советское время. У нас есть блестящая школа и вокальная, и балетная, не перевелись первоклассные оркестры и дирижеры. Есть что поддержать.
Опера стала показателем того, как ценятся русские исполнительское искусство и школа.
Сейчас в мире не найдется ни одного приличного музыкального театра или крупного оркестра, в которых не выступали бы выпускники советских или уже российских консерваторий.
С одной стороны, может быть, грустно, можно говорить о том, что таланты покидают страну.
Но они все равно своей работой там умножают славу России. Многие из них возвращаются или, по крайней мере, наезжают сюда, как Дмитрий Хворостовский, Анна Нетребко, Ольга Бородина, Сергей Лейферкус. Все они активно присутствуют в нашем мире, в нашем художественном сознании. И это замечательно.
Теперь то, что Хворостовский живет в Лондоне и женат на итальянке, не считается изменой Родине.
– До каких пределов в той же самой опере есть место эксперименту?
– На сей счет есть разные точки зрения.
Это ведь не только российское – общемировое явление. И может вызывать ярость, как у Галины Павловны Вишневской, отказавшейся праздновать свой юбилей в Большом театре из-за постановки «Онегина», которую там осуществил Черняков.
Но к этому можно относиться и спокойнее: каждое поколение имеет право на эксперимент. Но внутренняя режиссерская пустота выливается в такие постановки, где все действия идут перпендикулярно музыке. Понятно, что новый век вносит что-то новое в язык театра, в том числе и музыкального. Но здесь как раз необходимо руководствоваться хорошим вкусом.
Пастернак правильно сказал, что искусство – дерзость глазомера. И сейчас дерзости ретивой у иных очень много, а вот с глазомером совсем худо. Я об этом беседовал со многими нашими, И не только нашими, но и итальянскими, крупнейшими дирижерами и певцами, и они тоже выражали свое возмущение.
Понимаете, когда молодой певец завоевывает себе имя, он безропотно должен выполнять все режиссерские указания: контракт подписан. Когда человек уже с именем, он может многое отстоять. Юрий Хатуевич Темирканов в который раз вызвал у меня глубочайшее уважение, когда разорвал в значительный убыток себе контракт с одним зарубежным театром, где режиссер предпринял попытку перелицовывания «Пиковой дамы». Мы с Ольгой Бородиной, нашей знаменитой меццо-сопрано, недавно беседовали о том, что пора создать из людей с громкими именами и авторитетом на оперном Олимпе своего рода клуб защитников оперы.
Мне рассказывал покойный наш великий маэстро Мстислав Ростропович о том, как он судился с польским режиссером Жулавским из-за кинооперы «Борис Годунов». Ростропович честно записал фонограмму оперы для ленты, не зная, что будет происходить на экране. А когда увидел, то просто подал в суд. Он процесс проиграл, но мне кажется, он все правильно сделал, потому что сейчас новации приобретают характер эпидемии.
Понимаете, должны быть театры, как раньше говорили, Императорские, то есть ведущие.
Если говорить о России – это, безусловно, Большой, Мариинский… В Большом отремонтируют главную сцену, и она должна если не быть музеем оперы, то показывать классику в достаточно консервативных постановках. А новаторские постановки можно осуществлять на новой сцене, в других театрах. В Москве как минимум еще пять оперных театров. Там и должна быть большая свобода для эксперимента.
– Скажите, а вот есть феномены оперных певцов, которые очень сложно объяснить. Та же самая Анна Нетребко. Она как-то неожиданно возникла…
– Это для непосвященных она возникла неожиданно. Я хорошо знал Анну Нетребко и наблюдал за ее восхождением. Она, помимо того что невероятно талантлива от Бога, имеет закваску кубанской казачки – невероятно трудолюбива. И прошла очень трудный путь к своей славе.
Во всех сферах нашей жизни есть некая мода.
Есть она и в опере. Сейчас мода на певиц с модельной внешностью, с осиной талией. И Анна удовлетворяет всем требованиям этого оперного поветрия. Она красива и талантлива, потрясающая актриса и певица. Это развитие шаляпинской вокальной школы, когда певец должен быть еще и драматическим актером, создавать не только вокальный образ, но и сценический.
И Анна завоевала свой успех именно так.
– А вам не кажется, что ее и других сейчас раскручивают по законам шоу-бизнеса? Хорошо ли это для оперы?
– Ничего страшного в этом нет. Я думаю, шоу трех теноров, дуэт Кабалье и Меркьюри показали, что академическое искусство должно приноравливаться к нынешним суровым условиям существования. И брать лучшее от шоу-бизнеса – в смысле пропаганды жанра.
