Игорь Бэлза: Как дальше развивалось ваше общение? Оно вышло за рамки музея?
Евгений Богатырёв: Со Славой мы общались во многих местах и в самых разных ситуациях. Бывало, что ехали в одном поезде или летели вместе в самолете. Пересекались наши пути в пушкинских местах, в Петербурге и за рубежом – в Варшаве, например.
Я часто вспоминаю наше с ним варшавское житье-бытье. Так получилось, что я приехал в Варшаву к своим коллегам из музея Адама Мицкевича, а Слава в то время, как член жюри Международного конкурса пианистов имени Фредерика Шопена, находился там же. Была осень, не самое лучшее время для посещения Варшавы. Я очень хорошо помню, как мы скрасили друг другу эти осенние вечера с непрекращающимися дождями. Поездка для меня превратилась в праздник. К тому времени я еще не так часто ездил в Варшаву. Это сейчас я могу сказать, что Варшава для меня один из самых хорошо знакомых городов. Слава же знал Варшаву как свои пять пальцев. Для него она была генетической Родиной. Кстати, как и для меня, ведь у меня тоже есть польские корни. Но в то время, повторяю, я знал ее куда хуже. Это была вторая половина 90-х годов, и наше дружество еще больше окрепло благодаря польскому искусству, Адаму Мицкевичу, Фредерику Шопену, благодаря Варшаве.
Как мы общались? Как обычно это бывает. Ходили друг к другу в гости, встречались на концертах, в театрах, на приемах. Встречи происходили в разных местах – от Большого Кремлевского дворца и до тусовок в «Россо-трудничестве». Когда-то это был Дом дружбы с народами зарубежных стран.
Разумеется, встречались и в польском посольстве, и в Институте имени Адама Мицкевича, и просто в каком-нибудь доме нашего общего друга. Вспоминаю эти встречи и думаю, с чем их сравнить. И ничего не нахожу. Вы, наверное, тоже хорошо это помните. Ведь вы присутствовали при этих встречах, за этим вот столом, в том же кабинете, где мы сейчас беседуем. Это было душевное, приносящее взаимную радость и нужное для нас с ним общение.
Наши беседы затрагивали разные темы. Ведь взаимопонимание приходит в споре, когда в чем-то собеседники друг с другом не соглашаются. Многократно общаясь со Славой, я вновь и вновь убеждался, что он один из самых талантливых и самых удивительных моих современников и соотечественников.
Игорь Бэлза: Какая сфера интересов вас сближала? Какие темы вы обсуждали?
Евгений Богатырёв: Мы разговаривали на самые разные темы. Начинали, конечно, с Пушкина. А затем плавно переходили к современной литературе, музыке, общим друзьям, Польше. К радостным и тревожным событиям в современной культуре. Слава был необыкновенно обеспокоен состоянием нашей национальной культуры. Человек его масштаба – редкость на нынешнем культурном пространстве. И его требования к ее представителям были соответствующие. На самом деле культура России с уходом Славы потеряла очень многое. Это абсолютно невосполнимая потеря. Славу заменить кем-то невозможно. На его место пока еще никто не пришел. Кто мог бы немного приподняться и встать хотя бы на ту же самую ступеньку, где он находился. Ну, пусть чуть-чуть ниже, но все равно оказаться на одной лестнице, где пребывали выдающиеся представители нашей культуры. К сожалению, уход Славы, глашатая этих гениальных людей, последовал за их уходом. В нашей культуре образовалась зияющая прореха. Место ушедших выдающихся личностей никто не занял. Я даже не знаю, появится ли кто-нибудь в ближайшем будущем? Да, есть сегодня другие люди, которые пытаются им как-то подражать, стать на них похожими.
И вот еще одна интересная тема. Слава и я, являясь членами Московского Английского клуба, часто вместе проводили там довольно интересные вечера. Английский клуб устраивал эти вечера и в нашем музее. Слава всегда приходил на них не только потому, что являлся членом Московского Английского клуба, но еще и затем, чтобы сделать что-то полезное для нашего музея. Ему хотелось привлечь к музею внимание, показать на деле, что здесь у нас общаться намного интереснее, чем в другом месте. Он способствовал авторитету нашего музея, постоянно напоминал о научных и интеллектуальных возможностях его сотрудников. Ваш отец создал вместе с другими людьми высокой культуры авторитет нашего музея среди других музеев столицы. И он стал восприниматься уже как место важных культурных событий.
Игорь Бэлза: Кто еще входил в вашу компанию, какие у вас были общие друзья?
Евгений Богатырёв: Как ни странно, любые компании возникают с большим количеством людей, а затем постепенно редеют и в них остаются считаные единицы – совсем близкие по взглядам и культуре люди.
Игорь Бэлза: Ну, назовите хотя бы костяк вашей компании.
Евгений Богатырёв: Это были близкие по духу люди. Музыканты, художники, архитекторы, музейщики. В первую очередь, конечно же, музейщики. Их больше всех из числа друзей нашего музея. Это и Ирина Александровна Родимцева, ее сейчас нет, к сожалению. И Ирина Александровна Антонова, которая также была и остается нашим очень близким другом. Питерские музейщики, среди которых директор музея-дворца Царского Села Иван Петрович Саутов и музея-дворца в Петергофе Вадим Валентинович Знаменов. Мне только что звонил Юра Мудров, бывший тогда директором Павловского дворца. Всех их Слава знал очень хорошо. Мало того, он очень радовался, что с некоторыми из них познакомился здесь, в нашем музее. Эти люди стали для него в дальнейшем если не очень близкими друзьями, то, во всяком случае, желанными собеседниками, знакомыми и приятелями.
Игорь Бэлза: Что для вас лично значил Святослав Бэлза?
Евгений Богатырёв: Дело в том, что мне непросто об этом говорить. Слава для меня очень близкий друг. Ощущение того, что он до сих пор рядом, не покидает меня и сейчас. Иногда я мысленно обращаюсь к нему за советом, за благословением на что-то, как это бывало прежде. Он был и остается важнейшей личностью в моей жизни. Его совет подталкивал меня на принятие какого-то решения. Его колоссальный жизненный опыт, абсолютная искренность, знание людей, порядочность, понимание обстановки и ситуации неимоверно увеличивали к нему доверие всех, кто с ним работал и дружил. Он придавал своим друзьям уверенность в правильности их действий. С ним обсуждать новые музейные проекты было настоящим удовольствием. Слава мог проанализировать все «за» и «против». Он мог подсказать, как ослабить недобрые силы, и даже принять личное участие в их нейтрализации. В моей памяти много воспоминаний о подобных случаях. А сколько в ней сохранилось ярких эффектных моментов, связанных с открытием очередной выставки, с шутливыми розыгрышами, с обсуждением фантастических проектов нашего музея, в которых Слава принимал участие! Он старался появиться в музее, как только ему это позволял расписанный по дням и месяцам его рабочий график. Однажды он исчез на полгода, настолько был загружен. Хотя это был, наверное, самый большой период его отсутствия в музее.
Когда он встретился со мной после этого полугодового перерыва, то начал с того: «А что у тебя новенького появилось из книг?» Слава очень хорошо знал места, где лежат эти книги, и мы с ним проводили небольшую экскурсию по книжным залежам, которые, естественно, образовались за время его отсутствия. Он очень ценил нашу издательскую деятельность. О выставках, о концертах, о других музейных событиях я не говорю. Все-таки книги были для него предметом особой радости, и у меня, соответственно, поднималось настроение, когда я доставал ему из шкафа новые книги.
